Пётр Аркадьевич Столыпин

[Людмила СД]

Продолжение 12.

В.А. Маклаков, считавший сговор с правительством и возможным, и необходимым, пишет в своей книге «Вторая Дума»: «Отнять почву у террора могло укрепление конституционных идей, усиление доверия к Думе, ощутимость достигнутых ею результатов. Одно же словесное осуждение могло быть истолковано в революционных кругах как измена Думы народу и усилило бы их боевые настроения... Если бы Дума осудила террор, в этом с большим правом можно было бы увидать одобрение действиям правительства... Дума была права, что инстинктивно уклонилась от осуждения.»

Так, сорок лет спустя после событий, рассуждает этот умный юрист, политик трезвый и умеренный. Что же чувствовали тогда кадеты, участники еще не остывшей борьбы за свободу, в которых не улегся боевой задор бурной эпохи Освободительного Движения? От них трудно было ожидать прямого осуждения революционных методов, как этого добивалось правительство, которое своими военно-полевыми судами роняло самую идею справедливости и правосудия. Эти суды были похожи на расправу с неприятелем в завоеванной стране, к ним с одинаковым справедливым негодованием относились и социалисты, и либералы.

Столыпин первой своей задачей считал успокоение страны, борьбу с анархией. Но для этого было необходимо восстановить правосудие. Только тогда мог он требовать от кадетов, от Думы осуждения террора. Несмотря на свою малочисленность в Думе, кадеты в стране имели большой авторитет. Их моральное осуждение террору многих из тех, кто необдуманно помогал революционерам, могло бы отрезвить. Но очень уж были обострены отношения между властью и общественным мнением. Одно появление Столыпина на трибуне сразу вызывало кипение враждебных чувств, отметало всякую возможность соглашения. Его решительность, уверенность в правоте правительственной политики бесили оппозицию, которая привыкла считать себя всегда правой, правительство всегда виноватым.(Г.С.)

Столыпин отметил новую эру в царствовании Николая II. Его назначение премьером было больше, чем простая бюрократическая перестановка однозначащих чиновников. Это было политическое событие, хотя значительность Столыпина оппозиция отрицала, да и Царь вряд ли до конца оценил. Но годы идут и Столыпину в смутном переходном думском отрезка русской истории отводится все больше места. Но и тогда, при первой встрече с ним, Дума почувствовала, что перед ней не угасающий старый Горемыкин, а человек полный сил, волевой, твердый. Всем своим обликом Столыпин закреплял как-то брошенные им с трибуны слова:
— Не запугаете!
Высокий, статный, с красивым, мужественным лицом это был барин по осанке и по манерам и интонациям. Говорил он ясно и горячо. Дума сразу насторожилась. В первый раз из министерской ложи на думскую трибуну поднялся министр, который не уступал в умении выражать свои мысли думским ораторам. Столыпин был прирожденный оратор. Его речи волновали. В них была твердость. В них звучало стойкое понимание прав и обязанностей власти. С Думой говорил уже не чиновник, а государственный человек. Крупность Столыпина раздражала оппозицию. (Т.С.) Горький где-то сказал, что приятно видеть своих врагов уродами. Оппозиция точно обиделась, что царь назначил премьером человека, которого ни в каком отношении нельзя было назвать уродом. Резкие ответы депутатов на речи Столыпина часто принимали личный характер. Во Второй Думе у правительства уже было несколько сторонников. Но грубость и бестактность правых защитников власти подливала масла в огонь. Они не помогали, а только портили Столыпину. В сущности во Второй Думе только он был настоящим паладином власти.