#21
|
|||
|
|||
***
Я люблю, поднявшись рано, В глубине поймать сазана, Но зачем ты мне, сазан? Возвращу тебе свободу, В голубую брошу воду, Взвейся, солнцем осиян... Без добычи сердце радо, И без доблестей отрада, - Вышина и тишина Голубой дорожкой рани, И душа, подобно лани, Струнно насторожена. Где границы этой дали? Голубые дымки встали И уводят дальше даль, За просторы за большие, - До тебя, моя Россия, До тебя, моя печаль! Но и ты, печаль, напевна, Но и ты, печаль, царевна, Всё на свете - пустяки. Термос. Чай горячий с ромом. Эта лодка стала домом. Лодка - дом. Душа - стихи. |
Пользователь сказал cпасибо: | ||
#22
|
|||
|
|||
У предела
Изгнание, безвыходность... Пустое! Я мог бы жть ещё года, века, Как сорок лет, что жил самим собою, Не зная ощущенья тупика. Негодовать, влюбляться, удивляться, С самим собой иземогать в борьбе. С надменной миной сноба-верхоглядца Подкрадываться к самому себе... Но я себе наскучил, как сожитель По каземату, скрытому в душе. Так что же делать мне с собой, скажите, Самим собой зачёркнутым уже? Беззвездный год мной терпеливо прожит, - Он отошёл, ничем не пособя, Не выползти из одряхлевшей кожи, Не убежать от самого себя!.. |
#23
|
|||
|
|||
Жена гусара
Говорит она, что ей тридцать лет, Но, конечно, ей много больше. Первый муж её был лихой корнет, - Он изрублен на Стыри в Польше. И она бледна, и больна она, И не любит второго мужа. Если есть вино, так, пьяным-пьяна, Она песней о прошлом тужит. Это песнь о тех, кто всегда удал, - И в любви, и в бою, и в чаре. Первый муж её часто ей певал О лихом молодом гусаре. И оставил он молодой жене Эту песнь о себе на память, И она её и тебе, и мне, Запевает, блеснув глазами. Но уж голос хрипл у неё, больной, И мне кажется в ночь хмельную, Будто сам мертвец за её спиной Воет песню свою полковую. И уж скоро он на коне лихом За любимой примчит подругой, И следы коня на пути ночном Захлестнёт голубая вьюга. И умчит она, удальцу верна, От проклятой нужды-болезни. Так в последний раз пропоёт струна Молодецкой гусарской песни. Верность есть в любви, верность есть в бою, Нет у бога прекрасней дара. В ледяной земле спит в чужом краю Молодая жена гусара. |
#24
|
|||
|
|||
Ветер разлук
Льстивый ветер целует в уста И клянётся, и никнет устало. И посёлок серебрчным стал, И серебряной станция стала. Не томи, не таись, не таи: Эти рельсы звенят о разлуке. Закакчали деревья свои Безнадёжно воздетые руки. И ладонь не тяни же к виску, Злую память назад отодвинь же: Эта ночь превращает тоску В лунный свет на картинах Куинджи. И душа растворяется в нём, Голубом и неистово белом, И не в дом - мы безмолвно идём В саркофаг, нарисованный мелом. |
Пользователь сказал cпасибо: | ||
#25
|
|||
|
|||
Отход
Какой-то зверь, быть может, тигр, Пошевелил неверный камень... А нам идти, а нам в пути Греметь повисшими штыками. В ключицы врезались ремни. Усталость в тело вшила прошвы, И остро чиркают кремни О раскалённые подошвы. А позади слабеет гул, Глуша последние раскаты, Победоносному врагу В крови выковывая латы. Идём тропой. Вдоль рек и русл Лесную глушь шагами метим, И будет робок, будет тускл Костёр, зажжённый на рассвете. |
Пользователь сказал cпасибо: | ||
#26
|
|||
|
|||
Разведчики
Всеволоду Иванову На чердаке, где перья и помёт, Где в щели блики щурились и гасли, Поставили треногий пулемёт В царапинах и синеватом масле. Через окно, куда дымился шлях, Проверили по всаднику наводку И стали пить из голубых баклаг Согретую и взболтанную водку. Потом... икающе захлебывалась речь Уродца на треноге в слуховуше... Уже никто не мог себя сберечь, И лишь во рту всё становилось суше. И рухнули, обрушившись в огонь, Который вдруг развеял ветер рыжий. Как голубь, взвил оторванный погон И обогнал, крутясь, обломки крыши. ...Но двигались лесами корпуса Вдоль пепелищ по выжженному следу, И облака раздули паруса, Неся вперед тяжёлую победу. |
#27
|
|||
|
|||
Спутнице
Ты в темный сад звала меня из школы Под тихий вяз, на старую скамью, Ты приходила девушкой весёлой В студенческую комнату мою. И злому непокорному мальчишке, Копившему надменные стихи, В ребячье сердце вкалывала вспышки Тяжёлой, тёмной музыки стихий. И в эти дни тепло твоих ладоней И свежий холод непокорных губ Казался мне лазурней и бездонней Венецианских голубых лагун... И в старой Польше, вкапываясь в глину, Прицелами обшаривая даль, Под свист, напоминавший окарину, — Я в дымах боя видел не тебя ль... И находил, когда стальной кузнечик Смолкал трещать, все ленты рассказав, У девушки из польского местечка — Твою улыбку и твои глаза. Когда ж страна в восстаньях обгорала, Как обгорает карта на свече, — Ты вывела меня из-за Урала Рукой, лежащей па моём плече. На всех путях моей беспутной жизни Я слышал твой неторопливый шаг, Твоих имен святой тысячелистник Как драгоценность бережет душа! И если пасть беззубую, пустую Разинет старость с хворью на горбе, Стихом последним я отсалютую Тебе, золотоглазая, тебе! |
#28
|
|||
|
|||
Возмездие
Я потерял тебя давным-давно, Давным-давно была последней встреча. Навек твоё захлопнулось окно, Но незабвенный не забылся вечер. Где ты теперь, потерянная мной - Улыбка, нежность, золотистый волос? Ведь до сих пор я слышу за собой Печально призывающий твой голос. И я тревожно оглянусь назад, - Невольное срывается движенье... Но позади - холодные глаза С надменною усмешкой удивленья. Не в жмурки ли играешь ты со мной, Нежнейший призрак, ставший беспощадным? Не мстишь ли мне, что этот путь земной Сомнительным вручал я Ариаднам? Но мной самим твоя прервалась нить, Мгновение непоправимо злое... До самой смерти сердцу будет мстить Моё неугасимое былое. |
#29
|
|||
|
|||
Партизаны
Тёмная летящая вода Море перекатывала шквалом. Говорила путникам она В рупор бури голосом бывалым. Старый трёхцилиндровый мотор Мучился, отсчитывая силы, Но волна, перешагнув простор, Била в борт, и шкуну относило С курса, правильного как стрела... Черная и злая ночь была! В трюме керосиновый угар, Копоть на металле маслянистом. Лампы сумасшедшая дуга Над мотором и над мотористом. А борта наскальживает свистом Волн и ветра скользкая пурга. А пониже ящики. Вдоль стен, В дохах, вывернутых по-медвежьи, Лица спрятав в выступы колен — Люди каменного побережья. Пальцев закорузлая кора, В пальцах — черные винчестера. Завтра, в бухте, скрывшей от врага Чёрные, упавшие в лагуну, Красные от кленов берега, Разгрузив трепещущую шкуну, — Будут вглубь до полночи шагать. А потом японский броневик Вздрогнет, расхлябаснут динамитом. Красный конь, колеса раздробив, Брызнет оземь огненным копытом. И за сопки, за лесной аул Перекатит ночь багровый гул. |
Пользователь сказал cпасибо: | ||
#30
|
|||
|
|||
Мы
Мы — каменноугольного дыма Клочья, вырванные из трубы. Но не с детства ли была любима Доля беззаботной голытьбы? По дорогам шляемся, таская Ветхий скарб твой, певчая тоска... У рабочих всё же мастерская, Дом и поле есть у мужика. Тёмное, досадливое чувство Пробуждаем мы в иных умах: Мы несём ненужное искусство На усталых наших раменах. В век бетона странен рыцарь лиры, Словно призрак, вставший наяву... Но ведь флорентийцы-ювелиры Приходили ж в скифскую Москву! Чтобы из тончайшей паутины Золотой старательной резьбы На ковши и грузные братины Положить прекрасные гербы. Ах, и не они ль неодолимо Приняли бессмертья торжество От тебя, большое мастерство, Сотканное творчеством из дыма! |
#31
|
|||
|
|||
Лампа, полночь.
Слепну под огненной грушею В книгах чужих. Слишком доверчиво слушаю Колокол их. Слишком доверчиво верую В ловкую ложь. Слишком бездонною мерою Меряю дрожь. Власть над душою чужому дав, Чем я богат? Плещется в собственных омутах Рыба и ***. Что до чужого мне ужаса, Что я ищу, Если над полночью кружится Птица-вещун? Если над озером, вечером Жёлтым, как медь, Кречетом, раненым кречетом Сердцу запеть! Нынче, под огненной грушею Ночь истребя, Слушаю, бешено слушаю Только себя. |
#32
|
|||
|
|||
"Русская мысль"
В сундуках старух и скупердяев Лет пятнадцать книги эти кисли... Сочно философствует Бердяев О религиозной русской мысли. Тон задорный, резвый. Неужели Кто-то спорил, едко возражая? Критик дерзко пишет о Муйжеле, Хает повесть «Сны неурожая». О, скрижали душ интеллигентских, Ветхий спор о выеденных яйцах. Темнооких не пугает Ленских Занесенная над ними палица. А не в эти ль месяцы, шершавый От расчёсов, вшив до переносиц, Медленно отходит от Варшавы Наш народ, воспетый богоносец. Мы влюблялись в рифмочку, в картинку, Он же, пулям подставляя спину, — Смрадный изверг, светоносный инок, — Безнадежно вкапывался в глину. И войны не чувствуешь нимало — Нет ее дымящей багряницы: Прячут череп страусы журналов Под крыло иссусленной страницы. Распуская эстетизма слюни, Из трясины стонет критик сыпью: «Как кристален академик Бунин, Как изящно ядовита Гиппиус!» |
#33
|
|||
|
|||
***
Неужели не осилю смерти, Потную от ужаса беду, И она мне голову отвертит, Словно негритёнок - какаду. Из силка не рвётся, не летится, Сердце пусто замерло в тоске... Для чего ж ты выучила, птица, Десять слов на глупом языке? Ну, скажи движеньем омертвелым, Что в жаркое вовсе не годна, Что дано изведать крыльям белым Небо до лазоревого дна. Или, крикнув исступлённо-тонко, Выплюни рубиновую кровь, Чтобы изумлённо негритёнка Надломилась бронзовая бровь, Чтобы сжались медленные пальцы, Чтобы сам он яростью помог, - Да! - покинуть огненной скиталице Белый окровавленный комок. |
#34
|
|||
|
|||
***
Ты упорен, мастеру ты равен, Но порой удачной рифме рад. Ты не веришь, что ещё Державин Обронил её сто лет назад. В звуковые замкнуты повторы, Мы в плену звучаний навсегда: Все мы к небу обращаем взоры, Но на нём - единая звезда. И нам, взоры на едином сплетшим, Может быть, и радость только в том, Чтобы вдруг узнать себя в ушедшем, Канувшем навеки, но живом. И поверить яростно и свято (Так идут на пытку и на крест), Что в тебе узнает кто-то брата Далеко от этих лет и мест, - Что, когда пройдут десятилетья (Верь, столетья, если ты силён), Правнуков неисчислимых дети Скажут нежно: мы одно, что он! Смертно всё, что расцветает тучно, Миг живёт, чтобы оставить мир, Но бессмертна вещая созвучность, Скрытая в перекликаньи лир. Всё иное лучше ненавидеть, Пусть оно неясный гасит след... Потому и дорог нам Овидий И Державин, старый наш поэт. |
#35
|
|||
|
|||
***
Ушли квириты, надышавшись вздором Досужих сплетен и речами с ростр, — Тень поползла на опустевший Форум. Зажглась звезда, и взор её был остр. Несли рабы патриция к пенатам Друзей, позвавших на весёлый пир. Кричал осёл. Шла девушка с солдатом. С нимфеи улыбался ей сатир. Палач пытал раба в корнифицине. Выл пес в Субуре, тощий как шакал. Со стоиком в таберне спорил циник. Плешивый цезарь юношу ласкал. Жизнь билась жирной мухой, в паутине Трепещущей. Жизнь жаждала чудес. Приезжий иудей на Авентине Шептал, что бог был распят и воскрес. Священный огнь на Вестином престоле Ослабевал, стелился долу дым, И боги покидали Капитолий, Испуганные шёпотом ночным. |
#36
|
|||
|
|||
В затонувшей субмарине
Облик рабский, низколобый Отрыгнёт поэт, отринет: Несгибаемые души Не снижают свой полт. Но поэтом быть попробуй В затонувшей субмарине, Где ладонь свою удушье На уста твои кладёт. Где за стенкою железной Тишина подводной ночи, Где во тьме, такой бесшумной, — Ни надежд, ни слёз, ни вер, Где рыданья бесполезны, Где дыханье всё короче, Где товарищ твой безумный Поднимает револьвер. Но прекрасно сердце наше, Человеческое сердце: Не подобие ли бога Повторил собой Адам? В этот бред, в удушный кашель (Словно водный свод разверзся) Кто-то с ласковостью строгой Слово силы кинет нам. И не молния ли это Из надводных, поднебесных, Надохваченных рассудком Озаряющих глубин, — Вот рождение поэта, И оно всегда чудесно, И под солнцем, и во мраке Затонувших субмарин. |
#37
|
|||
|
|||
Омут
Бывают там восходы и закаты, Сгущается меж водорослей тень, И выплывает вновь голубоватый, Как бы стеклянный, молчаливый день. Серебряные проплывают рыбы, Таинственности призраков полны; Столетний сом зеленоватой глыбой Лежит на дне, как сторож глубины. Течёт вода, как медленное время, И ход ее спокоен и широк. Распространен над глубинами теми Зеленый светоносный потолок. Над ним шумит и бьётся жизнь иная, Там чудища, там клювы и крыла, Там, плавники и жабры иссушая, Летает зноя желтая стрела. Пусть юность вся ещё у этой грани И там же тот, кто безрассудно смел, Но мудрость верит в клятвенность преданий, Что некий непереходим предел. А если есть летающие рыбы, Так где они, кто видел хоть одну? И рыбьи старцы, тяжкие, как глыбы, Теснее прижимаются ко дну. |
Пользователь сказал cпасибо: | ||
#38
|
|||
|
|||
***
Выплывут из памяти муаровой Волга и Урал. Сядет генерал за мемуары, Пишет генерал. Выскребает из архивной пыли Даты-светляки. Вспоминает, как сраженья были, Как бросал полки. И, носясь над заревом побоищ, В отзвуках "ура", Он опять любуется собою, Этот генерал. Нам же, парень, любоваться нечем: Юность истребя, Мы бросали гибели навстречу Лишь самих себя. Перестрелки, перебежки, водка, Злоба или страх, Хрипом перехваченная глотка, Да ночлег в кустах. Адом этим только на экране Можно обмануть. Любят разжиревшие мещане Посмотреть войну. Любят в мемуарах полководцев Память и уют, Ибо там сражение даётся, Как спектакль дают. Пламенем боёв им любо греться В креслах тишины. А у нас - расстрелянное сердце До конца войны. |
Пользователь сказал cпасибо: | ||
#39
|
|||
|
|||
Разрыв
Бровей выравнивая дуги, Глядясь в зеркальное стекло, Ты скажешь ветреной подруге, Что всё прошло, давно прошло; Что ты иным речам внимаешь, Что ты под властью новых встреч, Что ты уже не понимаешь, Как он сумел тебя увлечь; Что был всегда угрюм и нем он, Печаль, как тень свою, влача... И будто лермонтовский Демон Глядел из-за его плеча... С ним никогда ты не смеялась, И если ты бывала с ним, То лишь томление и жалость Владели голосом твоим. Что снисходительности кроткой Не можешь ты отдаться вся, Что болью острой, но короткой Разрыв в душе отозвался. Сверкнув кольцом, другою бровью Рука займется не спеша, Но, опалённая любовью, Не сможет лгать твоя душа! И зазвенит она от зова, И всю её за миг один Наполнит некий блеск грозовый До сокровеннейших глубин. И вздрогнешь резко и невольно, К глазам поднимется платок, Как будто вырван слишком больно Один упрямый волосок. |
#40
|
|||
|
|||
Как на Россию непохоже
Объятый дымкою лиловой Гор убегает караван. Над ним - серебряноголовый Прекрасный витязь Фудзи-сан. И дышит всё вокруг покоем, Прозрачен воздух, как слюда! А рядом с грохотом и воем Летят, мелькают поезда. И в небесах гудит пропеллер, Но нежно женщины страны Поют теперь, как прежде пели, Святые песни старины. И опускают томно вежды, И улыбаются легко, И красочные их одежды Благоухают далеко. На мотыльков они похожи, На экзотичные цветы, И возле них так странно ожил Певучий, сладкий мир мечты! И как хорош поклон их чинный, Привет улыбок золотых, Когда спокойные мужчины Проходят гордо мимо них. Спокойствие и сила веет Из глаз мужских, упорных глаз... Значенья полный, тяжелеет Насыщенный вечерний час. И месяц встал над тучей хмурой, Примчавшейся издалека, И точно в лепестках сакуры, - Вся в блёстках близкая река. И парк ночною жизнью ожил, Полночный час легко вошёл... Как на Россию непохоже, Но как чудесно хорошо! |