Старая песня о Главном

[Вика]

Немало россиян все еще тоскуют по Сталину.

Россия вступила в год 200-летнего юбилея автора «Мертвых душ» не в гоголевской шинели, а во френче Генералиссимуса. Аккурат к концу года минувшего популярный телепроект «Имя Россия» взметнул Сталина в первую тройку, долженствующую составлять имидж страны.

Актуальность железной руки

У этого события был пролог, положивший начало некоей закономерности сдвигов в постсоветском общественном сознании. В конце 90-х в Думе голосовали за возвращение на Лубянскую площадь памятника Дзержинскому. Акция осталась незамеченной. Почему граждане, чья страна уже почти 10 лет шла путем строительства новой России, проявили безразличие к попытке реанимации прежних времен? Потому что были измотаны экономическими тяготами того периода и раздражены атрофией государства. Похоже, если бы люди знали изначальный смысл слова «революция», то вышли бы на улицы с возгласом «revolo» – хочу назад, к гарантированной пайке и железной руке.

Впрочем, и выходили. С портретами Сталина. То был индикатор того, что наша общинность – помимо таких добрых качеств, как чувство локтя, готовность к самопожертвованию ради благого дела, любовь к Отечеству, – таит в себе и некую самовоспроизводящуюся тягу к барачному благоденствию. Другими словами – коммуногенность. Тогдашние замеры общественного мнения показывали, что сталинской модели устройства страны симпатизировало до одной трети опрошенных.

Мы снова пришли к той системе социального продвижения, которая стала детонатором развала советского строя
Последующее десятилетие снизило степень общественного запроса на железную руку. И не только потому, что происходило относительное улучшение жизни граждан. Но и потому, что эта рука так или иначе материализовалась. Нет, не в традиционном для Отечества смысле – репрессии, охота за инакомыслящими или что-то в этом роде. В условиях укрепления демократических начал это не могло быть в повестке дня. А в том смысле, в тех аспектах, которые мы поначалу, в романтическом порыве, ошибочно не отождествляли с демократией. Былая немощь государства сменилась укреплением его институтов, парад суверенитетов – упорядоченными отношениями Центра с регионами, мощь олигархата – властью конституционных органов.

И все же замеры общественного мнения показывали, что в среднем до 20% респондентов включали Сталина в число своих политических кумиров. Коммуногенность однако.

Неоднозначность выбора

Ныне, когда невидимая рука рынка обернулась когтистой лапой, мы стали обращаться к опыту предыдущего переломного момента в истории мировой экономики. К 30-м годам прошлого века, распахнувшим дверь перед кейнсианской экономикой, перед идеей о том, что государство должно играть главенствующую роль в управлении рынком, в организации здравоохранения, в налаживании социальной сферы.

Идея о примате государства еще не забыта в нашем обществе. Ее реанимация с удовлетворением воспринята многими как кажущийся возврат к модели, в наших условиях так или иначе отождествляемой ими со Сталиным. Как вожделенное признание властью того, что с новой инкарнацией нэпа надо кончать. Как мнимый намек на актуальность лидера, который и покончил с нэпманской Россией. Словом, раз сильное государство, значит – Сталин. Вот программное обеспечение, которое исподволь подпитывало свыше полумиллиона сограждан – участников телепроекта, голосовавших за Сталина. Коммуногенность однако.

В этом голосовании есть интрига. Выбирали Сталина в какой его ипостаси? Идеолога модернизационного прорыва или апологета поговорки «Лес рубят – щепки летят»? Лидера борьбы народа с фашизмом или руководителя многолетней войны государства со своим народом? Творца Победы или создателя ГУЛАГа? Автора действительно наидемократичнейшей Конституции или попиравшего ее политика? Инициатора перемещения рек и полей или куратора акции по перемещению целых народов? И, наконец, отождествляли ли голосовавшие доминанту государства в экономике с его приматом над личностью? А может, это было просто голосование против стиля жизни а-ля Куршевель? Ведь Сталин был такой аскет в личной жизни…

Карт-бланш для сталинцев

Голосование за Сталина парадоксальным образом подтвердило факт продолжения в стране процессов укрепления демократических институтов и формирования гражданского общества. Известно, что иной раз Сталина у нас уподобляют Гитлеру. Вынесем за скобки – кощунственно это или нет. Но это – факт. Так вот: в Германии процесс денацификации и перевода страны на демократические рельсы, осуществленный под бдительным приглядом внешнего демократического надсмотрщика, упразднил Гитлера как фактор общественных дискуссий. Там даже заставили немцев поменять название любимой автомодели фюрера – «Хорхь» на латинский синоним – «Ауди», то есть «бди», «будь начеку»: вроде бы уже и не из нацистского словооборота, а из благородного мертвого языка. Едва ли бы там решились выставить Гитлера фигурантом идентичного телепроекта, да и неизвестно, как бы проголосовали.

Декоммунизация же России происходит на своей собственной основе – в этом уникальность перехода страны к демократии. Отсюда и своеобычность сопутствующих этому обстоятельств. Демократии, взращенной в запаянной реторте, нет нигде. В силу исторических обстоятельств и ментальности часть россиян, которой свойственна, если хотите, коммуногенность, склонна к сталинской модели общественного устройства. Такая матрица не укладывается в универсальные представления о демократии. Но: именно благодаря демократии, в силу конституционных положений о праве граждан на разномыслие, этот сегмент россиян осуществляет свое конституционное право на политическое функционирование. В данном случае – на беспрепятственное голосование за историческую фигуру, восприятие которой до сих пор разобщает наше общество. Разобщает, но и не более того. В отличие, скажем, от 1996 года власть не считает реальным возвращение прежней формы правления.

Отсюда, мне кажется, и ответ на вопрос: что же делать? Ничего. Во всяком случае, не устраивать охоту на ведьм или, если угодно, на неодиссидентов. Уже хотя бы потому, чтобы не повторить практику того периода отечественной истории, когда власть исповедовала взгляды нынешних симпатизантов многого из того, что связано с тем периодом. Да и немыслимы в нынешней России ночные стуки в дверь. Как и невозможен возврат к печальному слогану той эпохи насчет врага, которого, если он не сдается…

Свыше полумиллиона человек, проголосовавших за Сталина, – это наши сограждане. Близкая их настроениям политическая партия действует легально. Она представлена в парламенте. В документах ее недавнего съезда, в ее печатных органах отстаивается идея модернизационного прорыва, осуществленного Сталиным, и оправдываются допущенные при этом «известные издержки». Только на поле политической конкуренции возымеет главенство столкновение будоражащей идеи формирования гражданского общества и идеи равенства в нищете, которая так и не привела людей к благосостоянию и – что столь же важно – к жизни в ладах со своим государством.

Сталин и «Черный квадрат»

Скорее всего нынешнее голосование за Сталина станет идейным акселератором, надавить на который не преминут сторонники барачного благоденствия, чтобы превознести трудности и ошибки власти и пропиарить актуальность вождя. Сам-то Сталин к пиару не прибегал. Не было в этом нужды в силу его несменяемости на своем посту. Но вот к замерам воздействия искусства на население относился трепетно. Попробуем и мы задаться вопросом: а не способствовали ли некоторые эпатажные произведения телевидения, кино и литературы самых последних лет возвеличиванию Сталина? Что первично: политическое кокетство в искусстве ведет к революционным сдвигам в общественном сознании или, наоборот, социальные реформации создают условия для прогрессистского искусства? Во внутреннем монологе героя «Учебника рисования» (досадно обойденный букеровским вниманием роман Максима Кантора – говорят, жюри недосуг было дочитать объемное произведение) вождь без обиняков решает, что было раньше: новации в искусстве или новации социальные. Мол, вот «Черный квадрат» Малевича. В пространство, очерченное жестким периметром, вы втиснули свободу, завершенное познание мира, само бытие. Дескать, в замкнутом мире, в бараке – совершенство духа посвященных. Взбудоражили публику, мы воспользовались этим. Вы хотели барак? Вы его получили…

Конечно, это художественный вымысел. Но концептуально, с точки зрения воздействия искусства на состояние умов, – более чем правдоподобный. В 30-е годы французские интеллектуалы – бунтари, духовные собратья автора «Черного квадрата», после посещения строительства Беломоро-Балтийского канала восторженно писали о «свободном труде свободных людей». Численность французской Компартии резко возросла. Но вот спустя три десятка лет в Париже выходит «Архипелаг ГУЛАГ», и это стало началом упадка влиятельнейших компартий Западной Европы – французской и итальянской. Наверное, они слишком долго раздумывали над обращенной к советской интеллигенции воображаемой фразой Сталина: вы хотели барак – вы его получили.

А когда получили, начали слагать песни о Сталине. Экстравагантно звучат сегодня старые песни о Главном из уст потомков тех, кто тогда не смел петь иные песни.

Похоже, если мы все и вышли из гоголевской шинели, то некоторые из нас облачились в другую – сталинскую.

P.S. Помочь выйти из одной, но не попасть в другую, – за это радел Алексий II, недавний уход которого заставил нас осознать, сколь значимой для общества была олицетворенная Патриархом духовность как символ многоконфессиональной России. И не он ли по праву должен был стать ее именем?

Автор статьи - Сергей Степашин - сопредседатель Ассоциации юристов России, президент Российского книжного союза.



"Независимая газета"