Сергей Есенин как имя России

[Вика]

Среди имен, выдвинутых на звание "самых-самых" известных российских имен, выставленных в известной программе на РТР, имя Сергея Есенина не значится. И это понятно. Здесь сбалансированы имена великих людей, представляющих самые разные сферы деятельности: вожди, полководцы, ученые, общественные реформаторы и. т. д. Из писателей в программе два имени: Пушкин и Достоевский. Выбор весьма достойный. Но, конечно же, не оставляет чувство некоторой досады по поводу узости представленного в программе списка писательских имен. Не понять России без Льва Толстого, Блока, Платонова... Не понять России и без Есенина.

Между прочим, глубинная суть Есенина может быть раскрыта именно через соотношение с теми великими именами, которые значатся в приведенном выше телевизионном списке. Пушкин был любимейшим поэтом Есенина. Перед памятником Пушкина он стоял как "пред причастием" и не скрывал, что называется, 6елой_ зависти к своему предшественнику: "Я умер бы сейчас от счастья, // Сподобленный такой судьбе".

Есенин прорывался к пушкинской гармонии. К потрясающей воздушности, гениальной легкости, которыми была наделена муза Пушкина. Но при этом Есенин хотел оставаться Есениным, поэтом, вышедшим из народного космоса, до конца неведомого даже самому Пушкину. Есенин шел, как он сам говорил, "от узловой завязи природы с сущностью человека, от идеи воскрешения веры в утраченное единство души, плоти и разума". В статье "Ключи Марии", датированной метельным 1918 годом, он писал: "Будущее искусство расцветет в своих возможностях достижений как вселенский вертоград, где люди блаженно и мудро будут хороводно отдыхать под тенистыми ветвями одного преогромнейшего древа, имя которому социализм, или рай..."

Боже мой, какая благодать! И как часто мы воспринимаем Есенина именно под углом созданного им мифа о "мужицком рае" и видим в нем русского очарованного странника, Леля, воспевающего красоту родной земли: "Гой ты, Русь, моя родная, // Хаты - в ризах образа...// Не видать конца и края - // Только синь сосет глаза". А вспомним его сладчайшие "Персидские мотивы" с блаженной строчкой "Шагане, ты моя, Шагане"?! Какая гармония! Говоря словами Пушкина, "какая стройность и какая ясность!"

Но ведь вот какое дело: достигнув, казалось бы, почти пушкинской гармонии, сам же Есенин взрывает ее, и уже в пору поэтической юности в его пастушках, "улогих" странниках обнаруживался разбойник, будущий знаменитый хулиган, отвергающий любую идиллию. Уже тогда вырвалось у него откровение, заставляющее вспомнить героев Ф.М. Достоевского: "Я одну мечту, скрывая, нежу, // Что я сердцем чист. // Но и кого-нибудь зарежу // Под осенний свист".

В Есенине бушевала та самая неукротимая русская стихия, которую пытался разгадать Достоевский. Эта стихия одновременно и восхищала, и пугала писателя. ("Широк русский человек. Слишком широк. Не мешало бы сузить", - так, кажется, говорил о своем соотечественнике Федор Михайлович). В Есенине Алеша Карамазов соседствовал с Митей Карамазовым. Икона оборачивалась бунтарским топором. А с другой стороны, в "разбойнике" прорывалась тоска по утраченной, "райской" жизни. Таков есенинский Пугачев, "степной дикарь", в груди которого "ворочается зверенышем душа". Его бунт связан с попранием живого природного начала. Но тот же счет предъявлял поэт новому строю жизни. "История, - писал он в одном из писем, - переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-то остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений". Отсюда "Москва кабацкая", где Есенин плачет и матерится, любит и богохульничает. Отсюда и гениальные строки о красногривом жеребенке из "Сорокоуста": Милый, милый, смешной дуралей, // Ну куда он, куда он гонится? // Неужели он не знает, что живых коней // Победила стальная конница?"
Ему бы и хотелось примириться с советской действительностью, поверить в доброго Ленина, прозвенеть пушкинской бронзой, но "душа-звереныш" противостояла такому исходу.

Есенин в своей непредсказуемости становился неудобным, опасным для "неистовых ревнителей" нового строя. Неудобен он был и самому себе. Рядом с пушкинской "Анной Снегиной" "Черный человек" - одно из самых "Достоевских" произведений в русской литературе. Финал известен - петля в гостинице "Англетер". И давайте перестанем сплетничать, что Есенина кто-то убил. "Душа-звереныш" сама поставила последнюю точку в жизни этого удивительного поэта.

"1000 экземляров"