Арсений Несмелов - поэт и гражданин

[Виктор К]

Арсений Несмелов (наст. имя и фам. Арсений Иванович Митропольский ,
др. псевдонимы — А. Н-ов, А. Н-лов, А. Арсеньев, Н. Арсеньев, Арсений Бибиков, Сеня Смелов, Н. Рахманов, Анастигмат, Тётя Розга, Не-пыли. 8 (20) июня 1889, Москва — 6 декабря 1945, Гродеково близ Владивостока, тюрьма для пересыльных)
русский поэт, прозаик, журналист.





.

Не так давно прошёл День рождения талантливого русского поэта начала ХХ века Арсения Несмелова.
Его фигура неоднозначна.

Несмелову при жизни повезло больше, чем его друзьям: его заметили на Западе, печатали в парижских изданиях.
От рождения он был Арсением Митропольским; под этим именем выпустил в Москве первую свою журналистскую книжку “Военные странички” – рассказы и пять стихотворений (1915).

Учился во Втором Московском кадетском корпусе, из него перевелся в Нижегородский Аракчеевский, который и окончил в 1908 году. Печататься начал в 1911-1912 годах в приложениях к журналу «Нива». 20 августа 1914 года мобилизован; всю Первую мировую войну провел на Австрийском фронте.
Демобилизован 1 апреля 1917 года в чине подпоручика, вернулся в Москву.
После участия в восстании юнкеров осенью 1917 года покинул Москву, и продолжил войну уже в рядах Белой армии. В короткой автобиографии сам Несмелов по этому поводу написал в 1940 году: “Уехав из Москвы в 1918-м году в Омск, назад не вернулся, а вместе с армией Колчака оказался во Владивостоке, где и издал первую книгу стихов”. Несколько раньше, в письме к П. П. Балакшину (1936), Несмелов изложил эту историю чуть иначе: “Когда я приехал в Курган с фронта, в городе была холера. <…> Из Кургана я уехал в Омск, назначили меня адъютантом коменданта города”.
Для исследователя это означает немногое: оказывается, в творчестве поэта существовал еще и какой-то неведомый нам “омский” период.


Отступая вместе с Белой армией, в начале весны 1920 года оказался во Владиостоке, где занялся журналистикой и литературной деятельности, взяв в качестве литературного псевдонима фамилию погибшего на фронте друга. Во Владивостоке оставался до мая 1924 года, после чего вместе с несколькими другими офицерами пешком (благодаря карте, данной ему во Владивостоке В.К.Арсеньевым - выдающимся исследователем Дальнего Востока и писателем) перешел советско-китайскую границу и до 1945 г. прожил в Харбине.

Архива Несмелова не существует, поэт пережил столько бегств и арестов, а умер и вовсе на полу в советской пересыльной тюрьме в декабре 1945 года – уж какие там архивы.

Может, мне и обидно, что Несмелов “записался” в Харбине в фашисты, – только если б стал он восхищаться “немецким” фашизмом, то и антисемитом, наверное, тоже стал бы.
А откуда тогда стихотворение 1944 года “Старый часовщик”, одно из лучших стихотворений еврейско-русской темы?..
Покуда предмет не изучен со всех сторон, давать оценки ему рано.
Предлагаю не торопится судить Несмелова, как человека, а попробовать прислушаться к тому, о чём он писал.

Арсений Несмелов писал по-настоящему глубокие стихи и обладал ярким талантом.
Это действительно большой русский поэт.

[Виктор К]

Две пули след оставили на ложе,
Но крепок твой березовый приклад.
...Лишь выстрел твой звучал как будто строже,
Лишь ты была милее для солдат!

В руках бойца, не думая о смене,
Гремела ты и накаляла ствол
У Осовца, у Львова, у Тюмени,
И вот теперь ты стережешь Тобол.

Мой старый друг, ты помнишь бой у Горок,
Ялуторовск, Шмаково и Ирбит?
Везде, везде наш враг, наш злобный ворог
Был мощно смят, отброшен и разбит!

А там, в лесу? Царапнув по прикладу,
Шрапнелька в грудь ужалила меня...
Как тяжело пришлось тогда отряду!
Другой солдат владел тобой два дня...

Он был убит. Какой-то новый воин
Нашел тебя и заряжал в бою,
Но был ли он хранить тебя достоин,
И понял ли разительность твою?

Иль, может быть, визгливая граната
Разбила твой стальной горячий ствол...
...И вот нашел тебя в руках солдата,
Так случай нам увидеться привел!

Прощай опять. Блуждая в грозном круге,
Я встречи жду у новых берегов,
И знаю я, тебе, моей подруге,
Не быть в плену, не быть в руках врагов!

[Виктор К]

Россия! Из грозного бреда
Двухлетней борьбы роковой
Тебя золотая победа
Возводит на трон золотой...

Под знаком великой удачи
Проходят последние дни,
И снова былые задачи
Свои засветили огни.

Степей снеговые пространства,
Лесов голубая черта...
Намечен девиз Всеславянства
На звонком металле щита...

Россия! Десятки наречий
Восславят твое бытие.
Герои подъяли на плечи
Великое горе твое.

Но сила врагов - на закате,
Но мчатся, Святая Земля,
Твои лучезарные рати
К высоким твердыням Кремля!

[Виктор К]

Широк мундир английского солдата,
Коробят грудь нескладные ремни...
Старик-отец, крестьянин бородатый,
Сказал, крестясь: "Господь тебя храни!"

Мальчишка хлиб, а пули жалят больно
(Сам воевал и знает в этом толк).
- Прощайся, мать, наплакалась... Довольно.
И шапку снял, нахмурился и смолк.

Ушли. Один. Когда-то ночь настанет,
Когда-то смолкнут звуки голосов,
И сладкий сон усталого заманит
В родную глушь, в родимый гул лесов.

Неделя-две тоски, борьбы и ломки,
А там, глядишь, коль все идет на лад,
И грудь вперед, и шаг, и голос громкий,
И этот смелый и спокойный взгляд.

Любовь и труд! В подростке - спрятан воин,
В тебе ж - его ваятель, командир!
Уж мальчуган оружия достоин,
И как к нему идет теперь мундир!

Оторванный от жизни полусонной,
Он стал нервней, душа его - как воск...
Характер ли создать определенный,
Иль навести один ненужный лоск, -

Ты можешь все. Твори стране солдата,
Единой верою скрепляя все сердца, -
И будь для них, чем был уже когда-то:
Начальником, вмещающим отца.

[mpotapoff]

БАЛЛАДА О ДАУРСКОМ БАРОНЕ

К оврагу,
где травы рыжели от крови,
где смерть опрокинула трупы на склон,
папаху надвинув на самые брови,
на черном коне подъезжает барон.

Он спустится шагом к изрубленным трупам,
и смотрит им в лица,
склоняясь с седла, -
и прядает конь, оседающий крупом,
и в пене испуга его удила.

И яростью,
бредом ее истомяся,
кавказский клинок,
- он уже обнажен, -
в гниющее
красноармейское мясо, -
повиснув к земле,
погружает барон.

Скакун обезумел,
не слушает шпор он,
выносит на гребень,
весь в лунном огне, -
испуганный шумом,
проснувшийся ворон
закаркает хрипло на черной сосне.

И каркает ворон,
и слушает всадник,
и льдисто светлеет худое лицо.
Чем возгласы птицы звучат безотрадней,
тем,
сжавшее сердце,
слабеет кольцо.

Глаза засветились.
В тревожном их блеске -
две крошечных искры.
два тонких луча...
Но нынче,
вернувшись из страшной поездки,
барон приказал:
Позовите врача!

И лекарю,
мутной тоскою оборон,
( шаги и бряцание шпор в тишине),
отрывисто бросил:
Хворает мой ворон:
увидев меня,
не закаркал он мне!

Ты будешь лечить его,
если ж последней
отрады лишусь - посчитаюсь с тобой!..
Врач вышел безмолвно,
и тут же в передней,
руками развел и покончил с собой.

А в полдень,
в кровавом Особом Отделе,
барону,
- в сторонку дохнув перегар -
сказали:
Вот эти... Они засиделись:
Она - партизанка, а он - комиссар.

И медленно,
в шепот тревожных известий, -
они напряженными стали опять, -
им брошено:
на ночь сведите их вместе,
а ночью - под вороном - расстрелять!

И утром начштаба барону прохаркал
о ночи и смерти казненных двоих...
А ворон их видел?
А ворон закаркал? -
барон перебил...
И полковник затих.

Случилось несчастье! -
он выдавил
( дабы
удар отклонить -
сокрушительный вздох), -
с испугу ли, -
все-таки крикнула баба, -
иль гнили объевшись, но...
ворон издох!

Каналья!
Ты сдохнешь, а ворон мой - умер!
Он,
каркая,
славил удел палача!...
От гнева и ужаса обезумев,
хватаясь за шашку,
барон закричал:

Он был моим другом.
В кровавой неволе
другого найти я уже не смогу! -
и, весь содрогаясь от гнева и боли,
он отдал приказ отступать на Ургу.

Стенали степные поджарые волки,
шептались пески,
умирал небосклон...
Как идол, сидел на косматой монголке,
монголом одет,
сумасшедший барон.

И шорохам ночи бессоной внимая,
он призраку гибели выплюнул:
Прочь!
И каркала вороном -
глухонемая,
упавшая сзади,
даурская ночь.

-----------------------

Я слышал:
В монгольских унылых улусах,
ребенка качая при дымном огне,
раскосая женщина в кольцах и бусах
поет о бароне на черном коне...

И будто бы в дни,
когда в яростной злобе
шевелится буря в горячем песке, -
огромный,
он мчит над пустынею Гоби,
и ворон сидит у него на плече.

[mpotapoff]

ЦАРЕУБИЙЦЫ

Мы теперь панихиды правим,
С пышной щедростью ладан жжем,
Рядом с образом лики ставим,
На поминки Царя идем.
Бережем мы к убийцам злобу,
Чтобы собственный грех загас.
Но заслали Царя в трущобу
Не при всех ли, увы, при нас?
Сколько было убийц? Двенадцать,
Восемнадцать иль тридцать пять?
Как же это могло так статься —
Государя не отстоять?
Только горсточка — этот ворог,
Как пыльцу бы, его смело.
Верноподданными — сто сорок
Миллионов себя звало.
Много лжи в нашем плаче позднем,
Лицемернейшей болтовни,
Не за всех ли отраву возлил
Некий яд, отравлявший дни?
И один ли, одно ли имя —
Жертва страшных нетопырей?
Нет, давно мы ночами злыми
Убивали своих Царей.
И над всеми легло проклятье,
Всем нам давит тревога грудь.
Замыкаешь ли, дом Ипатьев,
Некий давний кровавый путь?





В ЭТОТ ДЕНЬ

В этот день встревоженный сановник
К телефону часто подходил,
В этот день испуганно, неровно
Телефон к сановнику звонил.
В этот день, в его мятежном шуме,
Было много гнева и тоски,
В этот день маршировали к Думе
Первые восставшие полки.
В этот день машины броневые
Поползли по улицам пустым,
В этот день... одни городовые
С чердаков вступились за режим.
В этот день страна себя ломала,
Не взглянув на то, что впереди,
В этот день царица прижимала
Руки к холодеющей груди.
В этот день в посольствах шифровали
Первой сводки беглые кроки,
В этот день отменно ликовали
Явные и тайные враги.
В этот день... Довольно, Бога ради!
Знаем, знаем, — надломилась ось:
В этот день в отпавшем Петрограде
Мощного героя не нашлось.
Этот день возник, кроваво вспенен,
Этим днем начался русский гон —
В этот день садился где-то Ленин
В свой запломбированный вагон.
Вопрошает совесть, как священник,
Обличает Мученика тень...
Неужели, Боже, нет прощенья
Нам за этот сумасшедший день?!

[mpotapoff]

ВАСИЛИЙ КАЗАНЦЕВ

Василий Васильич Казанцев...
И огненно вспомнились мне:
Усищев протуберанцы,
Кожанка и цейс на ремне.

Ведь это ж — бесповоротно,
И образ тот, время, не тронь!
Василий Васильевич — ротный:
«За мной! Перебежа! Огонь!»

«Василий Василича?. —
Прямо. Вот, видите, стол у окна...»
Над счетами согнут упрямо,
И лысина, точно луна.

Почтенный бухгалтер. Бессильно
Шагнул и мгновенно остыл...
Поручик Казанцев?.. Василий?..
Но где ж твой цейс и усы?

Какая-то шутка, насмешка,
С ума посходили вы все!..
Казанцев под пулями мешкал
Со мной на ирбитском шоссе.

Нас дерзкие дни не скосили.
Забуду ли пули ожог!
И вдруг — шевиотовый, синий,
Наполненный скукой мешок.

Грознейшей из всех революций
Мы пулей ответили: нет!
И вдруг — этот куцый, кургузый,
Уж располневший субъект.

Года революции, где вы?
Кому ваш грядущий сигнал?
«Вам в счетный, так это налево...»
Он тоже меня не узнал!

Смешно! Постарели и вымрем
В безлюдье осеннем, нагом...
Но всё же, конторская мымра,
Сам Ленин был нашим врагом!

___________

[Сталинист]

На той половине Луны

От той половины Луны,
Которая нам не видна,
Исходят жестокие сны,
Властители нашего сна.

Крича от видений ночных,
Проснемся и смотрим во мрак.
И вот, вспоминая о них,
Не можем их вспомнить никак.

Я верю: улыбку и шаг,
Где разум и воля видны,
Берет караулящий враг,
Серебряный житель Луны.

Вдет он старательный счет
Могущим смеяться и петь,
И воля земная течет
На лунную гулкую медь.

И радости нашей полны
Ее водоемы до дна -
На той половине Луны,
Которая нам не видна.

Оборотень
гению Маяковского

Oн был когда-нибудь бизоном
И в джунглях, в вервиях лиан
Дышал стремительным озоном,
Луной кровавой осиян.
И фыркал злобными ноздрями,
И вяз копытом в теплый ил.
Сражался грозно с дикарями,
Ревел и в чащу уходил.
Для них, не знавших о железе,
Угрозой был его приход,
И в тростниковой мгле Замбези
Они кончали час охот.
Его рога и космы гривы
Венчал, вплетясь, чертополох.
У обезьян толпы игривой
Oн вызывал переполох.

…Прошли века, и человеком
Он носит бычие рога,
И глаз его, подбросив веко,
Гипнотизирует врага.
И как тогда — дорога черства,
Но он принес из хладных недр
Свое звериное упорство,
Своих рогов железокедр.
И наклоняя шею бычью —
Неуязвляемый базальт! —
Он поднимает вилой клычьей
Препон проржавленную сталь!

[Сталинист]

Спутница

На степных просторах смерть кочует,
Как и мы, бездомные скитальцы,
На траве желтеющей ночует.
Над костром отогревает пальцы.

На степовьях уберечь красу как?
Старый саван вытерт о заплечья.
Полиняла щеристая **** —
Сумрачная ярость человечья.

Смерть! когда же от дымящих зарев
Ты поднимешь к небу глаз безвекий:
— Выполнен приказ твой государев —
Нет живого, тлеют человеки.

А пока, кочующая с нами,
Ледени морозом воздух ковкий,
Волочи истрепанное знамя,
Заряжай солдатские винтовки.


* * *
Уезжающий в Африку или
Улетающий на Целебес
Позабудет беззлобно бессилье
Оставляемых бледных небес.

Для любви, для борьбы, для сражений
Берегущий запасы души,
Вас обходит он без раздраженья,
Пресмыкающиеся ужи!

И когда загудевший пропеллер
Распылит расставания час,
Он, к высоким стремящийся целям,
Не оглянется даже на вас.

Я же не путешественник янки,
Нахлобучивший пробковый шлем, —
На китайском моем полустанке
Даже ветер бессилен и нем!

Ни крыла, ни руля, ни кабины,
Ни солдатского даже коня.
И в простор лучезарно-глубинный
Только мужество взносит меня.


Интервенты

Серб, боснийский солдат и английский матрос
Поджидали у моста быстроглазую швейку.
Каждый думал: моя! Каждый нежность ей нес
И за девичий взор, и за нежную шейку...

И врагами присели они на скамейку,
Серб, боснийский солдат и английский матрос.

Серб любил свой Дунай. Англичанин давно
Ничего не любил, кроме трубки и виски...
А девчонка не шла; становилось темно.
Опустили к воде тучи саван свой низкий.

И солдат посмотрел на матроса как близкий,
Словно другом тот был или знались давно.

Закурили, сказав на своем языке
Каждый что-то о том, что Россия — болото.
Загорелась на лицах у них позолота
От затяжек... А там, далеко, на реке,

Русский парень запел заунывное что-то...
Каждый хмуро ворчал на своем языке.

А потом в кабачке, где гудел контрабас,
Недовольно ворча на визгливые скрипки,
Пили огненный спирт и запененный квас
И друг другу сквозь дым посылали улыбки.

Через залитый стол неопрятный и зыбкий
У окна в кабачке, где гудел контрабас.

Каждый хочет любить — и солдат, и моряк,
Каждый хочет иметь и невесту, и друга,
Только дни тяжелы, только дни наши — вьюга,
Только вьюга они, заклубившая мрак.

Так кричали они, понимая друг друга,
Черный сербский солдат и английский матрос.

[Сталинист]

Образ

Мне кажется, вы вышли из рассказа,
И беллетрист, талантливый апаш,
Нарисовал два сумрачные глаза,
В лиловый дым окутал образ ваш.

Глаза влекут. Но в паутинной дыми
Вы прячетесь, аукая, скользя,
И кажетесь всех женщин нелюдимей,
И, может быть, к вам подойти нельзя.

Но, вкрадчивый, я — бережен и нежен —
Тружусь вблизи, стирая будний грим...
Скажите, невидимка, не во сне же
Вот здесь, сейчас, мы с вами говорим?

Пьяный визитер

У твоей звоню я двери,
В снежных хлопьях весь.
Заблудившийся, я верю,
Что ещё ты здесь.

Что любимый голос встретит,
Голос стольких клятв,
Что всю душу мне осветит
Засиявший взгляд.

Что опять отдамся взгляду,
Счастью моему,
И войду, и рядом сяду,
Крепко обниму.

Ожиданья срок огромный,
Тяжесть мигов-гирь...
Почему за дверью тёмной
Не твои шаги?

Кто глумится, брызнув светом
В щель дыры дверной,
Говорит, что "В доме этом
Нет давно такой"?

Знаю, знаю! Снова бреду
Отданный во власть,
Я хочу хотя бы к следу
Милому припасть.

Ах, не так ли пёс отсталый
Ищет милых ног?
Хоть на срок пустите малый
Через ваш порог!

Запах счастья, зов единый
Я в душе таю,
Потерявший господина,
Госпожу свою!

И, единственный из множеств,
Изо всех - один,
Он рассеяться не может
В пустырях годин.

Прочь с дороги! В вашем склепе
Сонм моих потерь!
Но с железным лязгом цепи
Пасть смыкает дверь.

"Сумасшедший, или пьяный!" -
Говорят за ней,
И пылает круг багряный
В голове моей.

[Виктор К]

Падает с веток блестящий,
Вьюгой разбросанный снег:
Этой серебряной чащей
Не проходил человек.
В сердце стихают тревоги,
В сердце смиренье несу,
Тихо бреду без дороги
В осеребренном лесу.


ЭТО БЫВАЕТ…

Вы знаете — это бывает, —
Проснешься внезапно, и вдруг
Оно на тебя наплывает,
Как медленный потный испуг.

Не знаю, что это, откуда,
Но мнится в мгновения те:
Огромное темное чудо
Крылами шуршит в темноте!

Конечно, нервозность, припадок,
Усталости, мнительный вздор,
Но как упоительно сладок
Тоску отпускающий вздох.

Так, значит, минуты не вышли
Идти на поклон к палачу…
И руку положишь: “стучишь ли?”
И сердце ответит: “стучу!”

[Виктор К]

СОНЕТ О ПОЭТЕ

Опять чертил в уме скелет сонета
(Не пел — о, нет! — скорее рисовал),
Бросая рифм тяжелые монеты
На пятистопных строчек перевал.

И темный вяз в твое окно кивал,
И говорил и ветром пел: “Во сне ты,
Как Дант и Тасс, как строгие поэты,
Пронесшие над миром свой кимвал”.

И счастлив ты, что мир тебя не знал,
Что всё твое (и яростные пятна,
И голубая сердца белизна)
Там, в стороне, отложено опрятно.

Ты жизнь прошел сомнамбулой. Из сна
Ведомый в сон своей мечтою статной.
1928. № 5 (2175), 7 янв. С. 7.


Из цикла “МАРИНЫ”

Владивостоку

I

Должно быть, библейский Давид
Играет на облачной арфе, —
У моря мечтательный вид,
А солнце в коричневом шарфе.

Зюд-вест, укачавший апрель,
Целует лиловую почку,
И стебель, царапая прель,
Сверлит осторожную точку.

В бегущих ветвях, на юру,
Бумажно белеет береста,
И я никогда не умру,
И это, как молодость — просто!
1928. № 97 (2267), 15 апр. С. 7.

[Сталинист]

В гостях у полковника

Люблю февраль, когда прибавит дня
Уже живое греющее солнце.
Когда капель запрыгает, звеня,
И где-то эвякнет жестяное донце.

День мощно раздвигает берега,
И, увлекая сладострастным звоном,
Серебряными делает снега,
А небо исступленно-бирюзовым.

Торопит он не упустить его
Сиянья, трепетания и звона, -
Он так хорош! И, друг мой, отчего
Сегодня нам не посетить Затона?

Так, за реку. К полковнику, к дружку,
Громившему противника на Белой.
По голубому льду, по бережку.
В поселок сонный и оледенелый.

Вся в инее пустыня диких мест.
Мы щуримся... Играет солнце в жмурки...
"Приветствую", сияет белый крест
На старенькой полковничьей тужурке...

Усядемся. Под первых рюмок звяк,
Еще холодной поднятых рукою,
Начнет полковник: "Помню, точно так,
В татарской деревеньке под Уфою

Собрались мы" И потечет рассказ,
За ним другой, - не может быть иначе,
Ведь память осветилась и зажглась
В клетушке этой отепленной дачи...

О, сколько дум и чувств! Передо мной
Какие память зажигает свечи?
А за окном, за ледяной рекой,
Багряный, синий догорает вечер.

Прощаемся. Из этих тихих мест
Нам до дому не близкая дорога.
Знак доблести - Победоносца крест -
Приветливо сияет нам с порога.

Заря чуть тлеет. Шепчет тишина.
О пережитом, неизбывном, близком...
А за мостом огромная луна
Восходит медным щитовидным диском.

[Виктор К]

НАД “ВОЙНОЙ И МИРОМ”


В старой дедовской усадьбе
Двух приезжих кивера…
Все приличья побросать бы
И шептаться до утра.

Нежно вздрагивает женский
Робкий голос у окна,
А под стенами Смоленска
Грозовая тишина.

Чистят ров и ставят туры.
Но уже, в себя влюблен, —
К боевой клавиатуре
Поспешил Наполеон.

Город вспыхивает стружкой…
Отступающих табун…
Граф Ростов с одним Лаврушкой
Усмирил крестьянский бунт.

Дом исчез, пустой и старый,
Даль осенняя нежна,
И влюбляется в гусара
Ясноглазая княжна…

Сколько нежности и силы
Их сердцам уделено…
Не орлицыны ли крылья
Над тобой, Бородино?

Если б буря, если гром бы, —
Грохот не был бы сильней,
Но не ляжет перед бомбой
Малодушно князь Андрей.

А потом, в венце зеленом,
Из осенней синевы
Встанут пред Наполеоном
Церкви брошенной Москвы.

Но уйдет, навек растаяв
В снежной ярости полей,
И научит Каратаев
Пьера мудрости своей.

И опять покой усадьбы,
Зимний сад и кабинет,
И от свадьбы и до свадьбы
Никаких событий нет.

Лиловатей аметистов
Тишина на их меже,
Но как будто декабристов
Есть предчувствие уже.

Где всё это? Нашу силу,
Нашу смелость выкрал кто?
Словно оползень, Россия
Опрокинулась в поток.

В жизни медленной и пресной,
Сквозь отчаянья отстой, —
Нам поэмою чудесной
Вспоминается Толстой.
1928. № 238 (2438), 9 сент. С. 3.

[Виктор К]

ЗОРКИЕ МГНОВЕНЬЯ


Если пьяной ночи вьюга
Обескрылит, как нужда, —
Обопрись на руку друга
И по городу блуждай.

В незнакомые кварталы
Дальних улиц загляни,
Где предместье начертало
Фабрик красные огни.

Где над ними зарев розы,
Где прохожий хмур и строг,
Где нежданно паровозы
Вылетают из-под ног…

И негаданно, внезапно,
Словно рознят тайный круг,
Ты услышишь новый запах,
Новый шелест, новый звук!

Эти зоркие мгновенья,
Этот штиль, зовущий шквал, —
Приближеньем вдохновенья
Федор Тютчев называл.
1929. № 321 (2821), 1 дек. С. 3.

[Виктор К]

КТО НЕ ЛЮБИТ
НОВОГОДНЕЙ ВСТРЕЧИ?


Сколько лет встречаем этот праздник
На чужбине, в стороне чужой,
Все сердца волнует он и дразнит
Обещаньем увезти домой.

В эту ночь мы снова верим свято,
Что прекрасна жизнь и молода,
Что она тропинкою покатой
Двинет вспять ушедшие года.

Что опять мы все помолодеем,
Позабудем утомленья дрожь,
И над Роком, сумрачным злодеем,
Вновь восторжествует молодежь.

Кто не любит новогодней встречи?
Мчит она, как майская гроза…
Этот блеск, веселье… Эти речи
И почти поющие глаза!

Пусть мы с ней становимся лишь старше,
Пусть весь шум лишь нежная мечта, —
В новогоднем окрыленном марше
Вечно юной силы красота!

— С Новым Годом, милый, с новым счастьем! —
Шепчут нежно женщины друзьям,
И глаза их светятся участьем,
И глаза ответно льнут к глазам.

— С прежним счастьем, с новым милым годом! —
Отвечает женщине любовь,
И не верит будущим невзгодам, —
Верит в счастье молодая кровь.

В каждом сердце: “Год неплохо прожил,
Ведь и счастье было меж забот.
Слава жизни! Помоги мне, Боже,
Так прожить и наступивший год!”

Сколько лет встречаем этот праздник,
Всё ж надежды истина проста:
— Каждый год нас не напрасно дразнит
Возвратить в родимые места.

Пусть дороги наши вьюга лижет.
Пусть мой друг в раздумии поник, —
Верю я, что с каждым годом ближе
Вожделенный и счастливый миг!
1931. № 1 (3203), 1 янв. С. 15.

[Сталинист]

Мужества требует год...
(из Овидия)

Муза моя, возврати мне сегодня свободу, -
Зоркость верни мне мою, творческих сил благодать,
Чтобы, как истый квирит, мог бы я к Новому году
Стройностью песни моей чистую жертву воздать!
Бодрости требуют все. Мало товара такого
На самодельных ларях бедных слагателей строк,
И недостойно звучит их легковесное слово, -
Не переступит оно за сокровенный порог!
Бодрость завязанных глаз? Бодрость таскаемых за нос?
Бодрость безмозглых телят в их задираньи хвостов?
Ты, наступающий год, ты, о божественный Янус,
Нет, ты не примешь таких, чернью хвалимых, стихов!
Мужества требует год: не настоящее слово -
Бодрость - его столько мусолило губ!
Еле живое оно, еле живое, готово
В труп превратиться совсем, если уж нынче не труп.
Мужества требует год, в яростных битвах зачатый,
Сжатых до боли зубов, глаз, устремленных вперед,
С самых зловещих пещер сорваны дерзко печати,
Буря ж еще впереди в землетрясеньях грядет!
Как уцелеем, друзья, в битве мы этой железной,
Если наш остров, примчав, буря с устоев сорвет?
Плакть позорно. Советы давать бесполезно.
Пусть даже гибель, - мужества требует год!

[Сталинист]

* * *
Ветер обнял тебя. Ветер легкое платье похитил.
Растворяется ткань и трепещет крылом позади.
Так, вот именно так Галатею изваял Пракситель,
В грациозном испуге поднявшую руки к груди.

Ветер-хищник сорвал с твоих губ нерасцветшее слово
(Так срывается звук с пробужденных внезапно кефар)
И понесся, помчал, поскакал по долине лиловой,
Словно нимфу несущий, счастливый добычей кентавр.

Я тебя не узнал или ты превращаешься в птицу?
Эти тонкие руки и голоса острый призыв!
Через тысячу лет повторилась, Овидий, страница
Изумительной книги твоей, повторилась, ожив!

«Удивляться зачем! — прозвенел возвратившийся ветер. —
Недоверчив лишь трус или тот, кто душою ослеп:
Не на тех ли конях, что и в славном Назоновом веке,
В колеснице златой к горизонту спускается Феб?

Даже ваш самолет повторяет лишь крылья Дедала,
Только бедный Икар каучуковым шлемом оброс.
На Олимпе снега. Тростниковая песнь отрыдала,
Но не прервана цепь окрыляющих метаморфоз!»

Ветер отдал тебя. Не унес, не умчал, не обидел.
Крылья падают платьем. Опять возвратились глаза.
Возвращается голос. Запомни же имя: Овидий.
Это римский поэт, это бронзовых строк голоса.

[Виктор К]

В ломбарде старого ростовщика,
Нажившего почет и миллионы,
Оповестили стуком молотка
Момент открытия аукциона.

Чего здесь нет! Чего рука нужды
Не собрала на этих полках пыльных,
От генеральской Анненской звезды
До риз с икон и крестиков крестильных.

Былая жизнь, увы, осуждена
В осколках быта, потерявших имя...
Поблескивают тускло ордена,
И в запыленной связке их — Владимир.

Дворянства знак. Рукой ростовщика
Он брошен на лоток аукциона.
Кусок металла в два золотника,
Тень прошлого и — тема фельетона.

Потрескалась багряная эмаль —
След времени, его непостоянство.
Твоих отличий никому не жаль,
Бездарное последнее дворянство.

Но как среди купеческих судов
Надменен тонкий очерк миноносца, —
Среди тупых чиновничьих крестов
Белеет грозный крест Победоносца.

Святой Георгий — белая эмаль,
Простой рисунок... Вспоминаешь кручи
Фортов, бросавших огненную сталь,
Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,

И юношу, поднявшего клинок
Над пропастью бетонного колодца.
И белый окровавленный платок
На сабле коменданта — враг сдается!

Георгий — он в руках ростовщика!
Но не залить зарю лавиной мрака.
Не осквернит негодная рука
Его неоскверняемого знака.

Пусть пошлости неодолимой клев
Швыряет нас в трясучий жизни кузов, —
Твой знак носил прекрасный Гумилев
И первым кавалером был Кутузов!

Ты гордосгь юных — доблесть и мятеж,
Ты гимн победы под удары пушек.
Среди тупых чиновничьих утех
Ты — браунинг, забытый меж игрушек.

Не алчность, робость чувствую в глазах
Тех, кто к тебе протягивает руки,
И ухожу... И сердце всё в слезах
От злобы, одиночества и муки.

[Виктор К]

НАД МОГИЛОЙ СОРАТНИКА

Милой тени Бориса Суторихина

В нашей безысходности дремучей -
Говорю о беженской глуши -
Породил богоподобный случай
Юношу сияющей души.


Был спокоен твердостью каленой,
Был, как сталь отточенная, прям,
Вот такие вырастают клены
По российским рощам и лугам.

Вырос. Встал. Задумчивые очи
В сторону России обратил,
Не пугался нависавшей ночи,
Верою и мужеством он жил.


Выбрал путь. И на дорогу вышел.
Сделал шаг. И не свернул с пути.
Вся Россия той дорогой дышит,
Только ею следует идти.


Сколько б сделал, сколько бы исполнил,
Как жалеть и плакать мы должны!
Но одна из сатанинских молний
Поразила витязя страны.

Милый мальчик, юноша хороший,
Мирно спи под маленьким холмом,
Тяготу твоей прекрасной ноши
Мы поднимем, на себя берем.

Спи, соратник! На суде Господнем
Божий воин не опустит глаз,
Ибо то, что делаем сегодня,
К светлой рати приобщает нас.

И душа твоя, как голубь белый,
К нам вернется в жесточайший миг,
Чтоб наполнить твердостию смелой
Волю тех, кто дрогнул и поник.

Тишина, рыданья песнопений,
Сладкий ладан, влажные глаза.
Пройдены последние ступени.
Небо сентября, как бирюза.

Отрыдали. Поклонились телу.
Снова внемлем боевой трубе:
С новой силой обратимся к делу,
С новой силой - к мужеству, к борьбе!

Спи, соратник, юноша наш милый,
Мы уходим, ибо жизнь зовет
И прошепчет свежая могила:
- Умер я, но Родина живет!