[Вика]

ИВАН IV Грозный: 1530, Москва – 1584, Москва;
Андрей КУРБСКИЙ: 1528, место рождения неизвестно - 1538, Ковель, Великое княжество Литовское.

Из антологии Евгения Евтушенко «Десять веков русской поэзии»

В одной из анкет Александр Блок называет именно Ивана Грозного, а вовсе не Петра I или Александра II своим любимым героем в действительной жизни. Но тут же рядом самым презираемым характером в истории именует его верного «личарду» Малюту Скуратова – может быть, единственного, кому царь полностью доверял. И был Малюта мрачным альтер эго царя.

Ивана Грозного отличала высокая образованность – и религиозная, и светская. Он много читал, любил вступать в устные диспуты, даже сочинял музыку и записывал ее крюками. Но странным образом всё это соединялось у него с публичной неопрятностью и самыми выкрутасными ругательствами.

Академик Д.С. Лихачев справедливо замечает, что письма Ивана Грозного, независимо от того, были они личностными или деловыми, находились на грани литературы. А переписку его с Андреем Курбским вообще можно назвать предлитературьем, ибо у обоих авторов она была по-писательски то исповедально-метафорической, то оправдательной. И выглядела иногда чистосердечно, но иногда и лицемерно.

Царь был искренен, когда говорил, что избегнуть кровавых междоусобиц можно, только объединив земли и подчинив их единой воле и цели. И в этом был прав. Но он добивался слепого подчинения, а не патриотизма с открытыми глазами, к которому впоследствии призвал П.Я. Чаадаев. Иван Грозный требовал от молодых беспрекословно слушаться старших и по возрасту, и по чину, даже если они не правы, и этим давал себе право даже на убийство собственного сына.

И он бесстыдно кривил душой, когда отрицал применение пыток, хотя уж кто-кто, а Курбский знал, что это ложь, и не сомневался, что изуверские пытки ждут и его самого, попади он в руки своего бывшего соратника. Это был бы для царя самый сладостный случай – дать волю своему садизму.

Но и сам Курбский немало притворствовал, когда, перечисляя свои военные победы, с чувством превосходства над царем утверждал, что все они добыты чистыми руками. Ведь и тогдашние войны невозможно представить без насилий, грабежей, казней, сжигания людей заживо и прочих средневековых прелестей. Обвиняя Грозного, Курбский говорит, что был его верным слугой, и на самом деле ревностно исполнял всё, чего хотел его повелитель, а порой действовал даже более безжалостно, чем требовалось, зная, что за это не наказывают, а награждают. Князь сам выдает себя, признаваясь, что был замешан если не во всех, то во многих жестокостях царя. Не разделяя их, он никогда бы так не возвысился, а скорее сам стал бы жертвой.

Книга одного из уволенных помощников Бориса Ельцина, генерала ФСБ Александра Коржакова, описывая разные кажущиеся неправдоподобными истории (хотя автора трудно заподозрить в творческой фантазии), наводит на мысль: а что, если бы президент не удалил автора? Да он держал бы язык за зубами и продолжал быть верным оруженосцем.

То же самое произошло бы и с князем Курбским. Его смелость весьма преувеличена и современниками, и нами, его потомками. Грубо говоря, он просто-напросто спасался, потому и бежал. А то, что в его письмах содержалась и правда, так эта правда была далеко не бескорыстной, и к ней тоже не стоит относиться с излишним пиететом.

Те русские поэты, которые при самодержавии обличали самодержцев, а в поздние советские годы, основываясь на исторических параллелях, воспевали сопротивление тиранству, – романтизировали образ князя Курбского. Но, хотя в нем действительно была доля романтики, скорее даже – авантюрности, свободолюбие бывшего соратника Ивана Грозного сильно приукрашивалось.

Однако, начиная с Н.М. Карамзина, пошла идеализация Андрея Курбского как первого разоблачителя тирании Ивана Грозного. Курбский стал мятежной иконой декабристов.

Кондратий Рылеев писал еще за четыре года до декабрьского восстания:

На камне мшистом в час ночной,

Из милой родины изгнанник,

Сидел князь Курбский, вождь младой,

В Литве враждебной грустный странник,

Позор и слава русских стран,

В совете мудрый, страшный в брани,

Надежда скорбных россиян,

Гроза ливонцев, бич Казани…

Поздней Алексей Константинович Толстой воспел трагизм бегства Андрея Курбского в балладе «Василий Шибанов», художественно воспроизведя обличения из Первого послания Курбского и отожествляя с беглым князем либеральную аристократию России, в том числе и самого себя, хотя бы в неосуществленных сновидениях:

«Царю, прославляему древле от всех,

Но тонущу в сквернах обильных!

Ответствуй, безумный, каких ради грех

Побил еси добрых и сильных?

Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны,

Без счета твердыни врагов сражены?

Не их ли ты мужеством славен?

И кто им бысть верностью равен?


Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас,

В небытную ересь прельщенный?

Внимай же! Приидет возмездия час,

Писанием нам предреченный,

И аз, иже кровь в непрестанных боях

За тя, аки воду, лиях и лиях,

С тобой пред судьею предстану!»

Так Курбский писал Иоанну.