[Вика]

– Чем занимался ваш отец?
– Работал в Госкомспорте на очень хорошей должности. Но мы все деньги прогуливали на сыр-колбаску. У нас не было ни машины, ни дачи, ничего.
– А где вы жили?
– Сначала на улице Кондратюка, это за кинотеатром «Космос», затем переехали в городок Моссовета, улица Малахитовая. Когда мне было десять лет, переехали на улицу Кибальчича, где я и был прописан до момента, пока не прописался в поселке Еруда.
– Большая квартира была?
– Да, сорок два метра жилой площади. Трешка. В этой квартире я прожил до 2000 года. Я продолжал там жить, хотя все уже давно переехали в гораздо более роскошное жилье. Я жил бы там и дальше, но мне однажды решили сделать сюрприз. У меня была комната двенадцать метров. Там стояла мебель, которую родители купили, когда мне было одиннадцать лет. Это был мой внутренний мир, очень прикольный. Я уехал в отпуск, мне решили сделать сюрприз, сделали дешевый евроремонт и убили вот эту мою историю. Я был дико возмущен и уехал жить в «Лужки» – подмосковный дом отдыха, куда я раньше уезжал на выходные. Одно дело жить в комнате, которую ты сам придумал, с которой тебя что-то связывает, а вот этот дешевый евроремонт на двенадцати метрах, где ничего моего, он мне не нужен. Такой у нас с сестрой был, может, единственный за всю жизнь конфликт, из-за которого я уехал жить в другое место.
– Но затем вновь воссоединились с сестрой?
– Для меня это вопрос ответственности. Я лет с пятнадцати всегда чувствовал себя первым номером, ощущал гиперответственность за других людей. За все, что происходит вокруг, отвечаю только я.
– Почему?
– Не знаю, такова природа, наверное.
– А был момент осознания ответственности? Вы его помните?
– Нет, это происходило естественно, эволюционно. У меня вообще никогда не было взрывных историй. Я и рос по восемь сантиметров каждый год, я был всегда выше всех, но не было такого, чтобы за лето на двадцать сантиметров. Спокойно, плотно, по восемь сантиметров в год. Было, правда, одно лето, когда я вырос чуть больше, чем обычно. Я почувствовал это, я хорошо ходил на руках, и вот за лето мне стало тяжело, потому что сменился баланс. Был еще смешной случай. Когда уезжал летом на каникулы, у меня был сорок второй размер ноги, а у отца – сорок третий. У отца было много ботинок, которые мама складывала мне на вырост. Так вот, у меня за два месяца с сорок второго размер сменился на сорок четвертый. Я приехал, мы стали мерить, чтобы пойти в школу, а мне вся обувь мала! Очень забавно, 31 августа мы побежали покупать хоть какие-то ботинки.
– Ответственность в вас пропорционально ногам росла?
– Она росла как бы внутри. Я вдруг понял, что отвечаю за все, что происходит. Моя гиперответственность не конфликтна, я понимаю, что людям, может быть, и не надо, чтобы я за них отвечал, но это происходит помимо их воли.
– Материал сопротивляется?
– Бывало. Другие первые номера. Но мне все равно. Я в некотором смысле не то, что навязываю это, но... Но если в отношениях что-то не то происходит, я в первую очередь должен спросить с себя, а потом уже с других. И вообще я всегда должен спрашивать с себя.
За пару лет, прошедших с моего первого случайного визита в дом Прохорова в Сколкове, я несколько раз мельком встречала высокого миллиардера – на светских parties и днях рождения. Явно не обладающий повадками бонвивана, он неизменно возвышался над толпой гостей, имея на лице фирменное выражение социопата. Когда с ним заговаривали, сильно склонялся к собеседнику, отчего становился похожим на ящера, пытающегося быть вежливым. Помню, например, наш впечатляющий светский диалог:
– Михаил, вы читали мою статью?
– Я не читаю журналы.
– Почему?
– Вы смотрите спорт по телевизору?
– Нет, мне неинтересно.
– Вот и мне неинтересно.
В тусовке сплетничали, что, несмотря на репутацию плейбоя и манеру ходить в ресторан в обществе двух десятков моделей, Прохоров абсолютно холоден, безэмоционален и безразличен. Рассказывали, что это следствие юношеской эмоциональной травмы – якобы любимая девушка, за которой он ухаживал в институте, предпочла ему милиционера. Впрочем, мифическая травма была придумана светскими львицами в качестве хоть какого-то оправдания его неизменно вежливого и неизменно холодного поведения. Активные и яркие женщины из тусовки были словно обижены на то, что миллиардер-холостяк не обращает на них внимания. Он не просто не обращал внимания, он их боялся – как поэт Мандельштам устриц.
Досужие сплетники делали неутешительный для дам города N вывод: единственную женщину, к которой олигарх привязан искренне и на всю жизнь, зовут Ирина Дмитриевна Прохорова.
– Вы всю жизнь прожили вместе с сестрой? Она больше не выходила замуж?
– Нет.
– Вам никогда не казалось, что сестра не замужем, а вы не женаты, потому что фактически заменили друг другу семью?
– Я, честно говоря, об этом не думал. Меня всегда спрашивали друзья родителей: как же так, у вас всегда была дружная семья, суперотношения, вас обоих одинаково любили. Обычно дети копируют родительскую модель. Может, мы вот так странно скопировали.
– А еще некоторые люди до пятидесяти лет живут с мамой.
– Это сравнение не работает. Мать и взрослый сын – это все-таки сверхопека. А у нас было наоборот – я всегда всех опекал. К тому же мы с сестрой почти не виделись. Обычно я приходил в два-три часа ночи и тут же ложился спать. У меня бытовой жизни, которая есть у нормальных людей, просто нет. Я часа в два-три приезжаю домой ночевать.
– Чем же вы заняты до трех?
– На работе. Еще у меня есть спорт. Бытовой жизни не было никогда. Не бывает, чтоб я пришел домой, лег на диван, посмотрел телевизор. Бывает, во время ужина могу включить телевизор, посмотреть кино. Я живу пятнадцать часов активной жизнью. Я не понимаю, что такое лежать на диване, думать о смысле жизни.
– А вы вообще когда-нибудь думаете?
– Думаю, но очень быстро. Я могу думать одновременно о пяти вещах. Когда, например, десяточку трусишь, можно много чего обдумать. Я в основном обдумываю стратегии, анализирую, систематизирую. Это связано в основном с работой, но я живу в полной гармонии с собой.
– Случались события в вашей жизни, которые выбивали вас из вашей гармонии? Смерть родителей, например?
– Это скорее была форма внутренней мобилизации. При наличии родителей есть зона сознания, где можно побыть ребенком, а когда родителей нет, ребенком уже быть нельзя. Хотя я, даже когда родители были живы, чувствовал ответственность за них. Когда их не стало, та часть меня, где осталось детство, исчезла. Ты взрослый, потому что отвечаешь не только за себя, а также за сестру, племянницу и за все, что происходит в мире.
– То есть у вас по отношению к людям главное понятие – это ответственность?
– Думаю, да.
– А если я скажу слово «любовь», какого человека вы представите? Папу, маму, девушку, сестру?
– Я бы не человека представил, а абстрактное понятие – жизнь.
– То есть конкретные люди со словом «любовь» у вас не ассоциируются?
– Скажем так, либо этого слова нет у меня в лексиконе, либо это скорее ассоциируется не с конкретикой, а с чем-то более глобальным. Если брать любовь в высшем проявлении, хотя я по-своему свою сестру люблю, племянницу и друзей, но если брать высшую часть – это любовь к гармонии жизни.