Б.Д.: Но ведь это не была советско-нацистская война. Если еще можно сказать, что на одной стороне был только СССР, то ведь на другой была далеко не только Германия.
А.З.: Конечно, была не только Германия. У нас эта глава вообще называется «Россия во Второй Мировой войне». Это не случайное название, Россия – это не государство, а сообщество. А Россия как сообщество была на обеих сторонах в ту войну. Были власовцы, были русские люди, которые сражались во французском Сопротивлении, были русские, которые сражались на стороне СССР, были люди, которые уклонялись от сражений, не желая класть голову за Сталина. «Россия во Второй Мировой» – это многообразно, это и война в Финляндии, и война в Польше.
Б.Д.: Но не получается ли так, что с уходом от термина Отечественная война, отрицается тот факт, что речь шла о выживании не просто государства, но и страны, поскольку другая сторона имела не только военные цели.
А.З.: Понятие «Отечественная» подразумевает, что все, кто сражался не со Сталиным, сражались против отечества. Это не соответствует внутренним убеждениям людей, которые воевали на другой стороне. Поэтому слово «отечественная» мы объясняем более иносказательно. Мы говорим, что постепенно из войны, которая была войной двух режимов, она стала войной двух народов. Эти два народа перешли в состояние конфликта, трагедии. И в этом состоянии каждый человек находил свой путь. У русского народа был уже страшный опыт жизни под коммунистическим владычеством, что объясняет, почему многие не воспринимали эту войну как свою, сдавались в плен, переходили на сторону врага. Известно, что под Сталинградом каждый шестой солдат Вермахта был гражданином СССР. Это вопиющие цифры! Такого никогда не было. Надо же дать объяснение, откуда столько предателей. И именно этот контекст массового предательства не позволяет нам называть эту войну «отечественной». Но постепенно, особенно после Сталинграда, в обществе начинает формироваться ощущение, что люди сражаются за Родину.
Б.Д.: Не после наблюдения за тем, что творилось на оккупированных территориях?
А.З.: Пожалуй, все-таки после Сталинграда. Ведь многие говорят о переломе. Я не историк войны, но этот моральный перелом был. Если мы вспомним воспоминания Григория Соломоновича Померанца, образованного человека, который был и под Сталинградом, и под Москвой, и в Берлине. Удивительно, что его не убили, ведь он много раз ходил в атаку. И он очень ясно в своих «Записках гадкого утенка» показывает, что это сознание изменилось именно после Сталинграда. И это совпадает с рефлексиями многих думающих людей, которые выжили, оставили свои воспоминания и рассказы.
В любом случае, это было ощущение (иногда даже болезненное), гордости за страну, за народ. У кого-то оно соединялось со Сталиным. У кого-то, как у Солженицына, наоборот: Сталин отторгался, а Россия оставалось. Но ощущение сопричастности начинается именно с победами.
Конечно, был и Всеволод Багрицкий, который до войны писал: «Но мы еще дойдем до Ганга, но мы еще умрем в боях, чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя». Но это еще ностальгия по Коминтерну, игра в советское. А для большинства людей, которые пережили раскулачивание, расказачивание, борьбу с церковью и т. д. сталинский режим не был своим, это ясно показано в книге. К 1941 году он не был своим - это иллюзия большинства учебников. В этом их ошибка – соединять режим и народ в одно целое, несмотря на то, что этот режим с народом делал. Вот после войны, именно в силу того, что режим для многих рассматривался как победитель в войне, произошло это слияние. В книге много говорится о том, как формировалась такая идентичность, как советский народ. Она во многом начала формироваться после Второй Мировой войны, которая началась для многих как советско-нацистская, а кончилась – как Великая Отечественная.
Б.Д.: А еще примеры такого терминологического новаторства? Как вы называете Октябрьскую Революцию? Потому что для меня это не великая, но октябрьская революция, а переворот.
А.З.: У нас целая часть издания называется «Россия в революции 1917-1922 гг.»
Б.Д.: То есть, понятие революции вводится?
А.З.: Вводится, но не для конкретного факта - Октябрьского переворота, - а для большого периода, пятилетия, когда произошла именно революция.
Б.Д.: Принципиальное изменение строя, а не просто уход властвующей фамилии.
А.З.: Да, и этот период разделяется на две главные части. Первая часть – «Россия при Временном правительстве», вторая - «Война за Россию»- гражданская война. А послевоенная глава называется примерно так: «Россия в период подготовки Сталина к Третьей Мировой войне». Он ведь действительно к ней готовился, последние семь лет его правления были подчинены идее подготовки к этой войне. Он постоянно об этом говорил, отпускал на это львиную долю государственного ресурса. И как только он умер, Берия сразу отказался от этого, отменил дорогостоящие проекты военного строительства, стратегических дорог и т.д. После этого Россия переходит в период мирного существования или, как мы это называем, «Россия в период деградации коммунистического режима». Это от смерти Сталина до 1991 года.
Б.Д.: Насколько вы пользуетесь обобщающими политологическими категориями? Тоталитаризм, авторитаризм и т. д.
А.З.: Мы обычно их объясняем – делаются специальные врезки с объяснением сути термина. А человек волен соглашаться или не соглашаться с этим. Мы всегда объясняем термин, доходя до его этимологических основ, дальше человек может сам решить, какой был, например, режим при Сталине: тоталитарный или авторитарный.
__________________
С уважением,
Вика
|