[EOO]

Удивительно, что никто, кроме меня, не пишет о крепостничестве. Ведь для Александра II это главное, без чего обсуждение реформ этого государя невозможно и даже бессмысленно. Или я чего не понимаю? Остается одно из двух: либо мы действительно недооцениваем вклад Александра II в российскую историю и воспринимаем его реформы как нечто само собой разумеющееся - либо считаем тему крепостничества давно исчерпанной и всякий разговор на эту тему излишним.

Задам простой вопрос тем, кто придерживается второй точки зрения и считает вопрос крепостничества давно и успешно решенным: слышали ли вы высказывание, что век Екатерины Великой – это золотой век России? Уверена, что слышали и не раз согласно кивали головами, в особенности, когда речь шла о расцвете культуры того времени, именах Боровиковского, Рокотова, Аргунова, Фонвизина и других. Все это было бы верно, если бы не одно обстоятельство – если последовать примеру нашего честнейшего историка В.О.Ключевского и посмотреть на этот же период нашей истории через призму крепостничества, расцветшего к тому моменту самым махровым цветом, едва ли у кого повернется язык назвать эпоху Екатерины II «золотой».

Сегодня мы уже не задумываемся над тем, что название золотого века екатерининскому времени дали сами дворяне , получившие от своей благодетельницы право безраздельного господства над другими людьми, а также возможность на долгие годы «удалиться от дел», т.е. проводить свой досуг в откровенном безделье. Сегодня мы повторяем эти слова, не отдавая себе отчета в том, что за красивым фасадом эпохи стоит уродливый и изуверский менталитет крепостников, а также горе и слезы миллионов наших крестьян. Говорить так – это примерно то же самое, что назвать 37 год прошлого века «золотым советским периодом» только на том основании, что были достигнуты определенные успехи на поприще культуры, науки и т.п.

Понимаю, что рассказ об эпохе, отстоящей от Александра II на какие-нибудь два-три поколения, несколько уведет нас в сторону от реформ и личности этого государя, но все же не могу удержаться от того, чтобы не процитировать слова В.О.Ключевского, сказанные им по поводу «золотого века» Екатерины Великой:

«Граф Петр Александрович Румянцев составил наказ своему управляющему в 1751 г., когда он еще был молодым офицером. Привыкнув к военной дисциплине, Румянцев установил строгие наказания за проступки и преступления крестьян. Такими наказаниями служили денежные штрафы от 2 коп. до 5 руб., цепь, палки и плеть. Румянцев не любил розог, предпочитая им палки, которые производят более сильное впечатление на наказуемого. За нехождение в церковь без уважительной причины виновный платил 10 коп. в пользу храма; за самую малую кражу крепостной крестьянин наказывался отнятием всего движимого имущества и по телесном наказании отдачей в солдаты без доклада барину. За оскорбление, нанесенное дворянину, крепостной наказывался батогами по желанию последнего, "пока тот доволен будет"; в пользу своего землевладельца он платил еще 2 руб. штрафу.

Но строгие наказания, назначенные Румянцевым, являются решительным баловством в сравнении с взысканиями, какие устанавливали другие землевладельцы. От 60-х годов сохранился "Журнал домового управления" - тетрадь, в которую заносились хозяйственные распоряжения одного помещика. Здесь на крепостных за каждую мелочь сыпались плети сотнями, розги - тысячами ударов; было строго дифференцировано отношение удара плетью к удару розгой: удар плетью равняется 170 розгам. Помещик жил в Москве, где проживало несколько его дворовых людей на оброке или в обучении мастерствам. Всякий праздник эти дворовые должны были являться в дом господина на поклон; за неявку назначена тысяча розог. Если крепостной говел, но не приобщался, он наказывался за то 5 тыс. розог. Наказанный тяжко мог ложиться в господский госпиталь; впрочем, было определено точно, сколько дней каждый наказанный мог лежать: срок зависел от количества ударов. Наказанный 100 плетьми или 17 тыс. розог мог лежать неделю; получивший не более чем 10 тыс. розог - полнедели».

«В Пензенской губернии проживал богатый помещик Никита Ермилович Струйский, он был губернатором во Владимире, потом вышел в отставку и поселился в своей пензенской усадьбе. Это был великий стихоплет, свои стихи он печатал в собственной типографии, едва ли не лучшей в тогдашней России, на которую тратил огромные суммы. Но этот великий любитель муз был еще великий юрист по страсти и завел у себя в деревне юриспруденцию по всем правилам европейской юридической науки. Он сам судил своих мужиков, составлял обвинительные акты, сам произносил за них защитительные речи, но, что всего хуже, вся эта цивилизованная судебная процедура была соединена с древнерусским и варварским следственным средством - пыткой; подвалы в доме Струйского были наполнены орудиями пытки. Струйский был вполне человек екатерининского времени, до того человек этого времени, что не мог пережить его. Когда он получил известие о смерти Екатерины, с ним сделался удар, и он вскоре умер».

Отмена обязательной военной и гражданской службы дворянству имела и некую благую экономическую цель - предполагалось, что помещик займется разумным обустройством своего поместья и некоей сельскохозяйственной деятельностью. Однако дворяне, и ранее управлявшие своим хозяйством только с помощью приказчиков, и после обретения «вольности» предпочли полностью удалиться от дел и жить в городе на крестьянский оброк, все более и более возраставший по мере роста их потребностей. Помните наших литературных героев, постоянно рассчитывающих на «деньги, присланные из деревни?» Вот это то самое и есть…

Ключевский пишет: «Благодаря крепостному праву привилегированное сословие ничего не делало. Широкое участие в местном управлении не задало ему серьезного общественного дела. Дворянское самоуправление уже в царствование Екатерины стало карикатурой, над которой смеялись остальные классы общества и литература. Дворянские выборы стали ареной родственных или приятельских интриг, дворянские съезды - школой праздных разговоров и краснословия. И сельское хозяйство серьезно не занимало дворянина; пользуясь даровым трудом, дворянин не входил сам в хозяйственные дела, не вводил действительных улучшений в сельском хозяйстве, не старался принять производительное участие в народном труде, не хозяйничал, а правил крепостными душами и приказывал».

«Дворянское безделье послужило урожайной почвой, из которой выросло во второй половине века уродливое общежитие со странными понятиями, вкусами и отношениями. Когда люди известного класса отрываются от действительности, они создают себе искусственное общежитие, наполненное призрачными интересами, игнорируют действительные интересы, а собственные грезы принимают за действительность. Пустоту общежития наполняли громкими чужими словами, пустоту своей души населяли капризными и ненужными прихотливыми идеями и из тех и других создавали шумное, но призрачное и бесцельное существование».
«С тех пор как дворянство почувствовало себя на досуге, оно старалось наполнить этот досуг, занять скучающую лень плодами чужих умственных и нравственных усилий, цветками заимствованной культуры. Отсюда развился среди него усиленный спрос на изящные украшения жизни, на эстетические развлечения. В числе французских мод и развлечений серьезным житейским делом стал театр. Усиленный спрос на драматические развлечения вызвал рядом с французским и немецким театром и театр русский, который тогда впервые завелся в Петербурге. То было время первых русских драматургов и артистов, время Сумарокова и Дмитриевского. Вслед за столичным стали появляться и русские театры по провинциям».

«В глубине же общества, на самом низу его, лежал слой, мало тронутый новым влиянием; он состоял из мелкого сельского дворянства. Живо рисует его человек первой половины века - майор Данилов в своих записках. Он рассказывает о своей тетушке, тульской помещице - вдове. Она не знала грамоты, но каждый день, раскрыв книгу, все равно какую, читала наизусть, по памяти, акафист Божией матери. Она была охотница до щей с бараниной, и когда кушала их, то велела сечь перед собой варившую их кухарку не потому, что она дурно варила, а так, для возбуждения аппетита».

«На этой сельской культурной подпочве покоился модный дворянский свет столичных и губернских городов. Это было общество французского языка и легкого романа, состоявшее, говоря языком того времени, из "модных щеголей и светских вертопрашек". Это общество (пользуясь его же жаргоном) фельетировало модную книжку "без всякой дистракции" и выносило из этого чтения "речь расстеганную и мысли прыгающие".
«Эти изящные развлечения, постепенно осложняясь, глубоко подействовали на нервы образованного русского общества. Изящные развлечения развили эстетическую впечатлительность, нервную восприимчивость в этом обществе. Кажется, образованный русский человек никогда не был так слабонервен, как в то время. Люди высокопоставленные, как и люди, едва отведавшие образования, плакали при каждом случае, живо их трогавшем. Депутаты в Комиссии 1767 г. плакали, слушая чтение "Наказа". Ловкий придворный делец Чернышев плакал радостными слезами за дворянским обедом в Костроме, умиленный приличием, с каким дворяне встретили императрицу».

Чувствительный высший класс находил весьма веские доводы для того, чтобы оправдать свое рабовладельческое положение и сделать владение чужими душами законным и естественным правом. Княгиня Дашкова в беседе с Дени Дидро объясняла ему, что народ напоминает ей слепца, живущего на вершине скалы и не ведающего об этом. Внезапно прозрев, он станет глубоко несчастен.

Ключевский пишет: «Княгиня Дашкова шла впереди просвещенных дам своего времени, недаром она занимала президентское кресло в русской Академии наук. Еще в молодости, 15 - 16 лет, зачитывалась до нервного расстройства произведениями Бейля, Вольтера, Руссо. Кончив свою блестящую карьеру, она уединилась в Москве и здесь вскрылась, какой была; здесь она почти никого не принимала, равнодушно относилась к судьбе детей, бесцеремонно дралась со своей прислугой, но все ее материнские чувства и гражданские порывы сосредоточились на крысах, которых она успела приручить. Смерть сына не опечалила ее; несчастье, постигшее ее крысу, растрогало ее до глубины души. Начать с Вольтера и кончить ручной крысой могли только люди екатерининского времени».