Писатель Николай Лесков (16 февраля русская культура отмечает 180-летие со дня его рождения) – до сих пор остается самой непонятой и одинокой фигурой в нашей литературе. С одной стороны – певец народной мощи и трепетный лирик, с другой – бичеватель скоморошьей народности. Справа – публицист, поставивший нравственный суд выше литературы, благоверный толстовец, радикал, бросавший камни в самодержавие. Слева – насмешник и палач либеральной интеллигенции, критик прогрессистов и революционеров… Лесков к концу жизни был на ножах со всем тогдашним российским обществом.
Он сумел заслужить и личную неприязнь императора: лжешь писака, у нас хорошие пожарники! и рядом – упреки своего кумира Льва Толстого: густо пишешь, Николай Семенович. Надо бы проще.
Но больше всего Лесков перетерпел на ниве негромкой, но неутомимой критики жизни православной церкви. Тут особый сюжет его судьбы.
Отец Лескова, выходец из духовной среды, был первым в роду, кто не пошел по пути предков, не стал священником, а неожиданно выбрал стезю сыска, став успешным следователем Орловской уголовной палаты. Там он дослужился до высших чинов, где мог уже претендовать на получение дворянства, но вдруг поссорился с губернатором и был вынужден уйти в отставку и уехать с семьей из города в село.
Жизнь в деревне, на лоне природы, без принуждения и забот стала счастьем для вольнолюбивого мальчика, который позднее саркастично писал, что знает народ "не из разговоров с петербургскими извозчиками". Привычка к свободе позднее сыграет с Лесковым злую шутку: десятилетний школьник так и не смог приноровиться к порядкам губернской гимназии и, полодырничав пять лет за партой, Николай смог получить свидетельство об окончании только двух классов.
Чувство собственной необразованности, почти горьковский культ университетов, стал позднее источником многих фобий писателя.
Памятник писателю Николаю Лескову.
Его путь в литературу был долгим и прихотливым, тут будет достаточно только сказать, что в писатели он пришел из столичной газетной журналистики уже в зрелые годы и, усевшись за первый роман, решился сразу наградить русское общество такой увесистой оплеухой, от которой бы оно не сразу очнулось.
Он написал роман (плохой, по его же словам) "Некуда" (1864), где саркастически высмеял быт некой нигилистической коммуны, которому придумал поспешный противовес – трудолюбивый народ, верящий в Бога, и блюдущий христианские ценности.
Так Лесков сразу попал в махровые ретрограды.
Коммуны тогдашних отрицателей самодержавия были модной штучкой, в коммунах виделся эскиз будущей правильной жизни, туда стремились душой молодые курсистки и передовые студенты. И что же! Вылить ушат холодной воды на романтический огонь и потоптаться сапогом жандарма на углях! Левая пресса – мощная и согласованная – растерзала дебютанта, был пущен слух, что роман написан по заказу Третьего отделения (политической полиции) и "эта гнусная клевета", по словам Лескова, испортила ему творческую судьбу до конца жизни писателя.
Позднее свое отрицание социальных новаций Лесков усилил в романе "На ножах" (1870) и "Чертовы куклы" (1890).
Это сегодня, с высоты пережитой социальной катастрофы, с высоты горы черепов красной Коммунии, мы можем отшатнуться от тех малых коммун и признать правоту Лескова. Но тогда, когда социальный шторм еще только клубился на горизонте, роман писателя казался прогрессивной читающей публике дикой выходкой политического троглодита.
В один час Лесков стал персоной нон грата и уже в силу сложившихся обстоятельств был вынужден сойтись с издателем "Русского вестника" М. Катковым, где получил моральную и финансовую поддержку для написания еще нескольких проклятий по адресу либералов и демократии.
Все нигилисты – мошенники!
Если "Бесы" Достоевского или разрыв с церковью у Толстого охранялись безусловным признанием гениальности Федора Михайловича и Льва Николаевича, то новичок Лесков, писавший к тому же странным манерным для Петербурга языком, таким правом не обладал, и потому стал лакомой добычей для демократической критики.
Казалось бы, молодой писатель должен был сделать выводы.