[Вика]

Анна Качкаева: Это был 1997 год.

Олег Дорман: Направлю предложения, потому что самостоятельно доснять его нельзя. Там пять или шесть стран, не говоря уже о том, что монтаж очень дорог. Обычный человек не в состоянии финансировать такое дело. Я сам себя перебил. Я хотел сказать, что когда мы приходили на следующее утро, то оно обязательно начиналось с Лилиного расстройства. Она говорила: «Я вам все не так рассказала, все не так. Давайте перезапишем. Это никуда не годится». А иногда, честно говоря, и даже нередко, я ее просил: «А давайте еще раз». Ей было 77 лет. И в какой-то момент, конечно, мы видели, что она устает, и ее потрясающий рассказ вдруг становится чуть менее потрясающим, а мы уже разлакомились, мы просили еще раз что-то. И что значит обратиться в телекомпании?

Анна Качкаева: Григорий нам пишет: «Любимец детей Карлсон в несравненном переводе Лунгиной – это энциклопедия счастливого детства, не отягощенного телепузиками и прочей патологией». Ну, телепузики – Бог с ними, но что Карлсон замечательный и в самом расцвете сил, это все помнят.

«Думаю, что сериал «Подстрочник» пройдет тихо и незаметно для зрителя. Может, кто-нибудь на скамейке перекинется парой слов о фильме, и то ненадолго. Но все равно спасибо режиссеру». Да,слава Богу, перекиньтесь хотя бы парой слов.

Олег, завершите свою историю телевизионных мытарств, потому что мы знаем, как обычно документальные фильмы тяжело доходят, такого особенно свойства, до нынешнего телевидения. Тем более странно, что 16 серий, которые, как я понимаю, наверное, если бы с вами продюсеры начали разговаривать «подрежьте, урежьте, сократите», подозреваю я, вы бы не согласились. И не потому, что такой капризный. Потому что я смотрела и понимала, что ну либо не резать, либо…

Олег Дорман: Конечно. И тут история - ровно в тот момент, когда она началась для меня - для слушателей заканчивается, потому что начинаются скучные, черные 11 лет. Я ходил по телекомпаниям. Попасть туда невозможно. Любой из нас в том же положении, что любой из вас: я не знаю, где находится вход в телекомпанию. Я искал в интернете, когда он появился, телефоны и прочее. Ответ, чтобы кратко, был всюду один: «Мы посмотрели дома, семья в восторге, жена плакала, дети смеялись. Зрителям это не нужно». 11 лет я получал этот ответ. Через 10 лет из этих 11 съемочная техника ушла далеко вперед японская, и оказалось, что можно купить видеокамеру за чепуховые деньги, которые способны частные люди собрать. И появился действительно такой человек Феликс Дектор, замечательный переводчик, взрослый человек, который давно хотел помочь этому фильму, он помог, я взял эту камеру и пошел...

Анна Качкаева: И, видимо, все эти деликатные подсъемки живые во всяких городах это уже на эту камеру.

Олег Дорман: Да. Я пошел, конечно, к Вадиму Ивановичу и сказал, что вот нам надо, как вы знаете, доснимать. И, конечно, снимать должны вы, и я бы хотел, чтобы вы полетели всюду, но у нас есть деньги только на одного. Он подумал минуты полторы и сказал: «Нет, лететь все-таки должны вы, потому что вы знаете, что снимать». Я полетел. Год назад фильм был готов. Точно так же, не зная, как обращаться к телекомпаниям.

Анна Качкаева: :вы его стали показывать городу и миру.

Олег Дорман: Нет, я стал писать письма в телекомпании. Мне никто никогда не отвечал. И следующий мой шаг был - по настоянию друзей я написал нескольким журналистам, в том числе Анне Качкаевой на Радио Свобода, и ответов никогда ниоткуда не получал. И тогда мы решили провести премьеру в ЦДЛ, чтобы узкий круг людей хотя бы знал, что фильм закончен. Пришел не узкий круг людей, а невероятное их число. И к моей радости, очень много было молодых. Я убедился, что фильм этот нужен тем, кому он нужен, и в общем, успокоился. А потом по цепочке таких дружеских связей от Вари Горностаевой и Сережи Пархоменко фильм попал к Григорию Шалвовичу Чхартишвили, известному более как Б. Акунин, ему понравился, он захотел помочь его судьбе, обратился к Леониду Парфенову. Я действительно их обоих не знаю лично, я их так никогда и не видел до сих пор. Леонид Парфенов посмотрел этот фильм и совершил вслед за Григорием Шалвовичем такой же совершенно немыслимый для сегодняшней ситуации поступок, он тоже захотел ему помочь. Он позвонил мне, мы поговорили замечательно, и передал его куда-то наверх, на канал «Россия». Вот - случилось чудо. Это абсолютное, настоящее, классическое чудо.

Анна Качкаева: Да, я теперь получаю ровно, вы все правильно сделали, сказав нам то, что сказали. Я подозреваю, что большинство моих коллег, если они получали от вас письма, наверное, тоже на них не обратили внимания. Потому что мы привыкли, что нам привозят диски.

Олег Дорман: Теперь я буду знать. Страшно неудобно явиться просто так, и я, конечно, половину письма извинялся, а потом спрашивал разрешения, можно ли показать.

Анна Качкаева: А я, к сожалению, даже вот и не помню. Беру вину, так бывает. Тем не менее, слава Богу, что дошло до экрана. Важнейшая тема этого фильма – тема внутренней свободы. Тема была больной, потому что противостояние было длиной в жизнь. Там есть пронзительные моменты, как она приезжает в Союз 14-летней девочкой, как альпийские лыжники перестают шуметь, и вся эта Европа остается где-то там, и она пересекает границу и видит голодающих людей с детьми на перронах и, рыдая, просит мать вернуться обратно. Там есть истории, связанные со стенограммой процесса Бродского, которую она передавала через своих французских приятелей, про то, как Твардовский читает Солженицына дома. Все это увидят зрители. А было ли что-то, что она сказала вам в камеру, а потом попросила: «Нет, я не хочу, чтобы об этом знали», есть ли такие больные моменты, связанные с людьми, с какими-то тонкими материями, которые не нужно, чтобы про них узнали.

Олег Дорман: Нет. Такого не было. Она такое бы себе просто не позволила сказать. Но очень большая часть, почти треть не вошла в фильм по самым разным соображениям, попросту говоря, потому что у кино какая-то своя природа. И я счастлив, что осенью в издательстве «Корпус» у Вари Горностаевой и Сергея Пархоменко выйдет книга «Подстрочник», в которую войдет, кроме того, что есть в фильме, все то, что не вошло в фильм. Эта книга будет много жестче и в чем-то много горше, чем фильм. И люди, которые сейчас уже это прочитали, - а я не показывал тех дополнительных материалов никому, чтобы не вводить в соблазн и чтобы фильм не превратился в 40-серийный, - они просто потрясены были, даже и те, кто видел фильм. Там гораздо больше, во-первых, примеров и историй, к сожалению, часто грустных, поскольку история - наша, а во-вторых, размышлений о какой-то общей жизни нашей.

Анна Качкаева: А тема еврейства была важна для нее? Такая странная судьба, бесконечное перекати-поле, бесконечный поиск и себя, и родины, и Бога ли, она была для нее важна?

Олег Дорман: Вы знаете, она об этом рассказывает очень подробно и, по-моему, замечательно уравновешенно. Я думаю, что евреи вообще по отношению к другим людям – это метафора. Я думаю, что евреи так многим были в мире, что не обидятся, оказавшись метафорой. Это вообще положение человека в жизни, во всяком случае человека честного и одушевленного – всюду ощущать себя чужим, поскольку ты явился в эту жизнь неведомо откуда, чувствовать себя в ответе за все, что вокруг, и так далее. По-моему, об этом Эйнштейн лучше сказал, чем я. И, конечно, эта тема была для нее важной. Но важной не просто как национальный вопрос, а сам этот национальный вопрос был для нее важен как вопрос человеческого самостоятельного существования среди других людей, очень важен.