[Вика]

Судьба крупным планом: Анна Качкаева и режиссер Олег Дорман обсуждают фильм "Подстрочник".

Анна Качкаева: Сегодня со мной в студии Олег Дорман, режиссер и автор замечательного фильма. Фильма называется «Подстрочник». Лилианна Лунгина, женщина с удивительной судьбой.Она успела побывать у бабушки в Палестине, когда еще не было Израиля, с мамой заходила к Шаляпину в дом на французской Ривьере. Отец ее был советским коммунистом-романтиком, а ее выгоняли из комсомола, потому что заступалась за детей врагов народа. Ее одноклассниками были Давид Самойлов и будущий помощник Горбачева, друзьями Виктор Некрасов и Александр Галич. Лилианна была замечательной переводчицей, она открыла нам Астрид Линдгрен, а текст книжки про Карлсона разошелся на поговорки. Ее муж легендарный Семен Лунгин – сценарист фильмов «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен», «Жил певчий дрозд», «Розыгрыш», «Внимание, черепаха!», «Агония». Один из ее сыновей – ныне знаменитый режиссер Павел Лунгин. А Олег Дорман, фильм которого 10-11 лет пробивался к зрителю, - ученик Семена Лунгина. Главный оператор «Подстрочника» - знаменитый Вадим Юсов. А отношение к тому, чтобы фильм все-таки мы с вами увидели, имели Борис Акунин и Леонид Парфенов, которых Олег Дорман не знал, но они хлопотали за картину. Олег Добродеев, как я поняла, ее посмотрел и принял решение о показе. И вот сегодняшним вечером мы будем ее смотреть.

Я из 16 серий посмотрела четыре внимательно и поняла, что вы не могли не снимать. Вы просто этой женщиной заболели. Так?

Олег Дорман: Да, конечно. Или, наоборот, я ею выздоровел.

Да, она в самом начале фильма говорит, что все это огромное устное произведение она предпринимает для одной простой цели. Она говорит: «Я знаю, что сейчас много отчаяния живет в душах людей. Я постараюсь показать на примере своей жизни, как многое, что в начале кажется неудачным, в результате ведет к удаче». Так что вся эта затея имеет четкий, как говорит Лиля, мессаж, по-французски послание. Спасибо вам за добрые слова.

Анна Качкаева: Мы будем рассказывать о фильме и о том, как он снимался. Это тоже отдельной истории заслуживает. Меня вот что интересует. Когда живешь рядом с историей, а мы с вами ровесники, у меня тоже были свои учителя университетские из тех , из бывших и с биографией. Когда ты рядом с этой историей живешь и запросто заходишь в такой дом московский к таким людям, ты с этим живешь, радуешься очень, а руки все время не доходят, что надо снять, надо записать, потому что действительно столько рассказывают, столько на полках стоит, столько знают они. Как вы ее уговорили, как снимали?

Олег Дорман: Вы знаете, это удивительно, что вы про это заговорили. Потому что когда я стал писать заявку так называемую - полагается в начале фильма писать заявку, - то я написал, что я понимаю: надо скорее снимать, но все время заставлял себя не торопиться. Потому что в такой журналистской деловитости, мне казалось, есть предательство какой-то волшебной тайны жизни, которую я знал именно в этом доме. Поэтому это все могло и не состояться.

Случилось это так. Я буду для краткости говорить «Лиля», не из фамильярности, я, конечно, при жизни называл ее Лилианой Зиновьевной. Она представляется зрителям так, она говорит: «Меня звали Лиля Лунгина». И все на свете зовут ее Лиля теперь. Я узнал, что во Франции в начале 90-х годов вышла книга ее воспоминаний, которая называлась «Московские сезоны». И книга эта получила по результатам традиционного ежегодного опроса читателей журнала «Elle» премию как лучшая документальная книга года, вышедшая во Франции. Я стал приставать к Лиле с вопросом, во-первых, что это за книга, во-вторых, почему же вы не переведете ее на русский язык и не издадите здесь, и, наконец, почему вы ее не написали по-русски? Она мне ответила, что не писала этой книги, что ее подруга французская журналистка разговорила ее под диктофон, потом стенографировала, редактировала эту запись и издала книжку. Что это все абсолютно адресовано французам. И, как сказала Лиля, для нас, для своих надо говорить абсолютно иначе, вообще иначе, даже не хочу расшифровывать ее слов. И тогда я попросил ее хотя бы пересказать мне, что есть в этой книге. То есть эта книга давала мне такой легальный повод спросить у человека, а как вы прожили. Это довольно трудный вопрос. Несмотря на то, что мы всегда потом жалеем о том, что не спросили, но это бывает трудно. Я довольно долго приставал к ней с этой просьбой, пока однажды она сказала: «Хорошо, давай приходи к нам утром к завтраку, и я буду тебе рассказывать». Я пришел. Она быстро отложила французскую книгу в сторону и сказала, что «я не могу тебе это пересказывать, я тебе буду рассказывать как на самом деле».

Анна Качкаева: А вы уже поставили камеру?

Олег Дорман: Нет, никакой камеры не было, ничего не было. Это был ее рассказ лично мне. Рядом сидел ее муж Сима, Семен Львович.

Анна Качкаева: Ваш учитель.

Олег Дорман: Мой учитель в драматургии, который, конечно, как всякий любящий муж знал ее биографию лучше, чем сама Лиля, все время ее поправлял, говорил, что «нет, у тебя не было вязаных носочков, у тебя были вязаные варежки, именно их ты потеряла. А носочки ты потеряла уже во время войны». И я приходил день за днем, три или четыре дня. Но уже в первый день, когда я возвращался домой, я понял, что сейчас приду и запишу это на бумагу. Просто так, ни для чего. У меня совершенно не было никакой, так сказать, корысти. Я приходил и записывал все эти дни. И когда она закончила свой рассказ, мы с Симой посмотрели друг на друга, и он сказал: «Какое кино, да?» И я сказал: «Какое кино!!!» Но художественный фильм сделать было бы невозможно. Даже не по множеству дурацких причин вроде того, что денег нет, вроде того, что я неизвестно кто, кто мне даст сделать такой фильм, - нельзя человека такого сыграть. А нет героя – нет фильма. Нет человека – нет фильма. И тогда я сказал: «А давайте сделаем как-нибудь какой-нибудь документальный фильм. Понятия не имею как». И, конечно, Лиля как любой нормальный человек возмутилась и сказала: «Ну, ты что! Это все не имеет никакого значения ни для кого. Ну, как это я буду сниматься?»

Прошли годы. Не стало Симы. Для нее тем самым почти кончилась жизнь. Они вместе прожили 49 лет.

Анна Качкаева: Вообще, тема любви удивительно пронзительная в этом фильме, потому что она возвращается на разных кругах. И понимаешь, как это важно было для семьи Лунгиных, как было важно для ее родителей, потому что вот эта связь через Европу, расстояния, времена отца с матерью, несмотря ни на что… А потом это возвращается в любви семейства Линдгрен, которое отвечает на вопросы и говорит, что я выросла в тени большой любви, и поэтому я такая.

Олег Дорман: Лиля часто повторяла историю, которую ей рассказала Астрид Линдгрен: когда умерла ее мама, то отец говорил все время: «Слава Богу, что горе разлуки выпало на меня, а не на нее». И вот горе разлуки выпало на Лилю, и для нее жизнь как-то совсем кончилась, она сама об этом рассказывает в фильме. И вдруг она вспомнила о том моем предложении. «А помнишь?» «Помню». «А давай попробуем». И вот в этом замечательном режиме «Давай попробуем» мы и сделали. Я позвонил Вадиму Ивановичу Юсову, потому что мы до этого сделали с ним фильм тоже документальный, незадолго. Я был уверен, что сейчас еще один документальный фильм, и, наконец, я займусь своим настоящим делом. Я – выпускник мастерской Хуциева, игрового кино, и все прочее, амбиции другие. И я ему позвонил и сказал, что мне неудобно вам звонить, Юсову, не имея ни копейки на съемки этого фильма, и я не могу вам не позвонить, потому что эта женщина из самого лучшего, что я видел на этом свете. Как я вам могу не предложить? Он прочитал ту самую заявку и спросил, когда начинаем снимать. И с помощью моих знакомых, которые дали камеры - на один день две, а на все остальные одну - и четыре осветительных прибора, с помощью которых Вадим Иванович (это два человека в мире умеют, он и светлой памяти Свен Нюквист, который работал с Бергманом), с помощью четырех приборов и отражающих экранов он сделал этот замечательный портрет. И мы начали. С нами были звукооператор и помощник Вадима Ивановича. И через час или через два этих съемок я понял, что мы не ошиблись с Лилей, ни я, ни она, которая страшно смущалась - она сама об этом в фильме говорит. И эти люди потеряли голову на съемочной площадке. Но не Вадим Иванович,конечно, - он никогда не теряет и вообще говорит «я не слушаю, что говорят актеры, я должен смотреть. Я потом переживаю фильм, иначе я не в фокусе сниму». Хотя и он тоже в какой-то момент стал вмешиваться. А они начали задавать ей вопросы, перебивать, хотя это и непрофессионально. И они это знают. Но они вдруг увидели, что перед ними правда. Это производит колоссальное впечатление, огромное впечатление, самое большее из всех. Не просто вдохновение, не просто увлеченность, - правда. Что это такое? Я не знаю. И они стали рассказывать ей, как было у них. Я только иногда говорил: «Надо камеру выключить, у нас пленки не хватит». И вот шесть или семь дней мы приходили, мы вместе обедали. Пока Паша Лунгин, однажды не проснувшись, прошел мимо нашей съемочной комнаты в кухню, увидел там запас сосисок для съемочной группы и весь его съел, уверенный, что это семейные сосиски. Я думаю, что он мне это возместит когда-нибудь. И вот через 6 или 7 дней съемок я понимал, что мы этот фильм закончим еще быстрее, чем я предполагал. Мы договорились, что одновременно я буду его монтировать вчерне, и направлю в разные телекомпании предложения.