[Вика]

– В статье известного публициста и литературоведа Людмилы Сараскиной говорится о том, что «мы живем в уникальное время, когда «работают» не один, а все романы Достоевского». Вы с этим утверждением согласны?

– Романы Федора Михайловича «работают» в наше «уникальное время» хотя бы в том, что сейчас наружу вылезли нажива и богатство… Но здесь мне хотелось бы оперировать конкретикой. Достоевский очень любил цифру 100 тысяч. Разумеется, рублей. У него эта цифра фигурирует едва ли не во всех романах! Смердяков говорит Ивану: дескать, убили бы его, Карамазова-старшего, – и вам бы всем вышло наследство по 60 тысяч рублей. А затем Смердяков достает из носка 3 тысячи, отдает их Ивану: мол, вот они, деньги! Тем самым признается в убийстве. Но при этом продолжает жадно смотреть на извлеченные из носка радужные банкноты. Магнетизм денег и наживы! Человеку осталось жить-то два-три часа… Если помните, потом раздастся крик, что «свидетель Смердяков повесился». Поразительно: он только что исповедался, но за шаг до смерти человеку хочется посмотреть на эту кучу радужных бумаг. Что мы видим сегодня? Жадность, предательство друзей, убийство партнеров… Таково наше «уникальное время». Поэтому и романы Федора Михайловича без «работы» не остаются.

– Любопытный факт: один из отцов приватизации, небезызвестный Анатолий Чубайс не так давно во всеуслышание признался, что до каких-то пор не читал роман Достоевского «Бесы». А когда осилил, у Анатолия Борисовича возникло необоримое желание «разорвать его на куски»...

– «Разорвать на куски»?.. Может быть, он узнал себя в Верховенском-младшем? Давайте отдадим ему эту роль, потому что на Ставрогина Чубайс явно не тянет. Конечно, хорошо, когда ты похож на Гамлета. А когда – на Верховенского-младшего или – на Ставрогина, или – на Смердякова, какую же радость может испытывать человек? Он понимает, что гений писателя проник в самые дальние закоулки его души и все про него узнал еще 150 лет назад.

– Может быть, роман «Бесы» должен стать настольной книгой любого политика, рвущегося на вершину власти? Хотя, вероятно, постижение этого романа отбивает охоту туда подниматься. Мне рассказывал бывший пресс-секретарь первого президента России Бориса Ельцина Павел Вощанов, что после того как он, Вощанов, сделал заступ за Кремлевскую стену, он вынес оттуда только одно желание: больше никогда никому не служить.

– Власть – это магнетизм почище романов Федора Михайловича. Что сказал старец Зосима Ивану? «Если этот вопрос не решился в вашем сердце в отрицательную сторону, то он не решится и в положительную». Когда человек устремляется во власть, он пойдет в эту власть, встав из-за письменного стола, на котором раскрыт роман «Бесы». Кстати, мы забываем: а сам-то Федор Михайлович переворот ведь затевал! То есть шел не куда-нибудь, а в ту самую власть. Хотел перевернуть мир и оказаться наверху. Он уже отодвигал Петрашевского. Потому что в глазах Достоевского это был болтун, не желающий воплощать в реальность революционное дело.

– Чтобы был понятен мой дальнейший вопрос, хочу привести цитату из статьи Людмилы Сараскиной: «Казалось, только что российское общество, пройдя через все фазы навязанной ему социальной утопии, познав самые страшные последствия Смутного времени, выкарабкалось из трагической ситуации «Бесов» – романа о дьявольском соблазне переделать мир… Но нас, только что переживших опыт… изгнания бесов из общественной жизни, будто взрывной волной отбросило назад, в контекст другого романа Достоевского – к событиям «Преступления и наказания». Не наблюдали ли вы в материалах конкретных дел, которые рассматривались в краевом суде, вот это перемещение общественного сознания от «Бесов» к «Преступлению и наказанию»?

– Уголовное дело – это все-таки не роман. В уголовном деле фиксируется преступление. Подозреваемое лицо привлекается в качестве обвиняемого, признает он вину, либо не признает. Собираются доказательства. Убийств, конечно, за последнее время я рассмотрел много. Их статистика выросла в разы. На первом месте – масса убийств бытового плана и на личной почве. Пьяная ссора, во время которой человек теряет границы дозволенного. Видит на столе нож и берет его в руку. Или заходит за перегородку, хватает ружье и стреляет в обидчика. К сожалению, заказных убийств мы рассматриваем не очень много.

– Оттого что не раскрыты?

– Может, не раскрыты, а может, раскрыты, но не так. Что касается Родиона Раскольникова, замыслившего убийство старухи-процентщицы... Есть один очень страшный момент, получивший сегодня распространение. Нам по-человечески больно рассматривать дела, жертвами которых все чаще становятся старушки. Это люди, которые социально не защищены. Их жестоко обманывают одни, являющиеся под видом представителей соцзащиты, а другие просто их за эти пенсии убивают. Как могут противостоять 70–80-летние бабушки и старики разъяренному наркоману? Конечно, никто никогда из этих преступников не задается известным вопросом Раскольникова…

– «Тварь ли я дрожащая…»

– «…или право имею?» Когда человек через несколько лет после совершения преступления пишет явку с повинной, ты понимаешь, что с его душой что-то стряслось в тот роковой миг, да и происходит сейчас, в момент явки. А так – мотив преступления, как правило, банален: нужны деньги или вещи, имущество. Миром по-прежнему правит корысть. Те самые 100 тысяч рублей, которые фигурируют в романах Достоевского. Не понимают люди, что переступил за черту – и обратной дороги нет.

– Как-то я спросил одного хирурга: «Помните ли вы всех своих пациентов?» Он ответил: «Несомненно». А судья, читающий Достоевского при свечах, помнит ли всех своих подсудимых?

– Я скажу так: помню фабулы дел, рассмотренных в первой инстанции. Восемь лет я работаю во второй инстанции. Здесь помню меньше. А те дела, которые рассматриваешь непосредственно, они какими-то своими крючочками остаются в душе. И я не забыл первого своего осужденного. Фамилия у него смешная – Фунтиков. Это был человек дна. Раньше писали: не бомж, а бомжир. Что означало: без определенного места жительства и работы. Была в 80-х годах такая 209-я статья в УК.

– Какое же злодеяние совершил господин Фунтиков?

– Никакого. Просто он бродяжничал, у него не было социальных корней. Его доставляли, куда следует, предупреждали, что он должен изменить свой образ жизни. Но как он изменит его, хотя как раз в этом смысле-то можно было в Стране Советов что-то, да попробовать. И Фунтиков был осужден. Причем – уже по пятому разу. Он через год выходил на волю, просил судей, чтобы они ему подгадали освободиться летом, опять вливался в свой круг, обитавший рядом с вокзалом. Их снова задерживали, помещали в спецприемник, паспортизировали, давали направление на работу…

– Какое у нас, однако, было социально ориентированное государство! На фоне нынешнего – сколько сейчас в России кругов Фунтикова?! А все-таки, не кажется ли вам, что настало время материализации хрестоматийной, зазубренной каждым школьником фразы из «Преступления и наказания»: «Тварь ли я дрожащая или право имею?». И эту фразу вот-вот и начнут воспроизводить не только бомжи у теплотрасс, но и все «униженные и оскорбленные» граждане России?

– Знаете, меня очень потрясло и задело, когда я услышал, что у нас в Прикамье 400 тысяч человек живут за чертой бедности. То есть у них доход – две и менее тысячи рублей на человека. 400 тысяч – из двух миллионов живущих в Пермском крае!

– При этом – у нас два официальных миллиардера и более трех тысяч миллионеров.

– И по городу в час пик невозможно про-ехать из-за скопища иномарок. И – рядом 400 тысяч людей, которые не то что сводят концы с концами, а просто не могут их свести!..

– Вы, конечно, помните, как Родион Раскольников говорит: «Все законодатели и установители человечества… все до единого были преступники…» Есть ли в вашей памяти пример из новейшей нашей истории, который бы опровергал эти слова главного героя «Преступления и наказания»?

– Все-таки судьи – это правоприменители. Издан закон. Мы должны им руководствоваться. Законодательство в нашей стране здорово менялось и меняется. Возникают новые общественные отношения, которые требуют регулирования и, соответственно, развития законодательства. Однако иногда и правоприменители не выдерживают: «Ну что тут они намудрили! Что навертели?!» Мы понимаем, что эта норма неправильная или не до конца выверенная. Но надо как-то ее применять. При этом несогласие с «законодателями и установителями» остается. Вот я вам все это говорю: а сам думаю: «Как на ваш вопрос-то ответить?» Во всех решениях Конституционного суда присутствует такая фраза: «Жизнь, честь, достоинство и свобода человека – высшее благо». И когда это будет не только фразой в правовом документе, но и реальностью, вот тогда, наверное, я и смогу ответить на ваш вопрос.

Личное дело

Сергей Валентинович Черемных родился 9 августа 1954 года. В 1979-м окончил юридический факультет Пермского государственного университета им. Горького. В судебной системе – с февраля 1980-го. В 1986 году зачислен в штат Пермского областного суда. Всю судейскую жизнь рассматривал уголовные дела. В областном суде – дела по первой инстанции (тяжкие и особо тяжкие), затем перешел в кассационную инстанцию этого суда. В 1998 году присвоен 1-й квалификационный класс судьи. В 2011-м исполнилось 25 лет работы в областном,
впоследствии – краевом суде. Страстный охотник и книгочей.

tribuna.ru