1947 год. Сначала вот еще пара-тройка подробностей ленинградского пейзажа тех лет: запомнились еще иногда грохочущие по булыжным мостовым телеги с лошадьми — гужевого транспорта было не так чтобы очень много, но еще немало в первые два-три года после войны; и кучки конского навоза на мостовых — но их быстро убирали, дворники работали хорошо. С балкона нашей комнаты в коммуналке был виден разбомбленный мост, рухнувший в Крюков канал, а правее — дотла разбомбленное здание, и ежедневно под охраной вооруженных солдат там копошились пленные немцы — восстанавливали этот дом. Вообще разрушений и следов артобстрелов и бомбежек было довольно много в те первые годы - как мне помнится, почти на каждой улице Ленинграда.
А решил я написать здесь эти обрывки воспоминаний вот почему: запомнился мне отрывками услышанный разговор на кухне коммуналки, где мы жили тогда, недалеко от Никольской церкви. В коммуналке этой жили кроме нашей семьи еще, кажется, четыре или пять одиноких женщин (вдовы и просто одиночки, все бездетные, кроме моей матери). Отец служил в тот год на Балтийском флоте где-то под Ригой и в Ленинграде бывал не часто (уж точно не каждый месяц), так что была эта коммуналка — женское царство. По имени помню только Анфису Михайловну, вдову священника, то есть попадью, то есть «матушку», лет 50-ти (самая старшая была) — наверное, это и была их квартира до 1917 года, а потом уплотнили. Помню, Анфиса Михайловна называла меня "маленьким прынцем" (или принцем, сейчас уж не помню), и пыталась учить меня игре на пианино — но бесполезно
. Самая молодая была, кажется, Клава и, помню, все посмеивались над ней, потому что ей из всего мужского пола больше всех нравились почему-то милиционеры.
Удивительно, что из всех бабьих пересудов на кухне (а ведь жили мы там много лет) я запомнил только один этот разговор (кажется, 1947 года), который как раз и начался по поводу милиционеров. Тихо шумели несколько примусов, все женщины были на кухне, и я там где-то тихо сидел, с чем-то возился. Вот, Клава, и начала (как я запомнил), с того, что ее милёнок рассказал ей, что
в прошлом году всех милиционеров должны были переодеть в новую форму, очень красивую, да что-то не заладилось — и она описала эту новую форму (со слов ее дружка). Анфиса Михайловна охнула и сказала:
-
это же точно форма николаевских городовых наших, царских еще! - не помню, перекрестилась ли она, но, наверное, не без этого. Спросила мою мать:
-
Тамара, ты-то помнишь? (моя мать родилась в 1912 году). Не помню, что ответила моя мать, но тут вступила в разговор еще одна соседка (обычно молчаливая, - то ли Нина, то ли Надя, сколько я помню):
-
Я это еще в прошлом году слышала, что новую форму им шьют, и что вообще все переменится... Все как встарь будет, при царе! Что наш-то (она кивнула в потолок)
решил царем стать, как Николай! - Анфиса встрепенулась:
-
Типун тебе на язык! Сравнила, тоже! Божий дар с... - тут на нее зашикали, мол, помолчи, пусть Нина расскажет. И Нина продолжила:
-
Мне из Обкома рассказал, сродник мой: решил Он царем стать, и все как встарь чтобы было. И чтобы городовые были, вместо милиции... А наши-то ленинградские рабочие, партийцы, об этом как-то узнали, и делегацию к нему послали, и сказали ему: если Ты царем хочешь стать, то мы не против, - будь Ты как Николай, это можно - но если мы на улицах городовых увидим, то мы работать не будем, стачку устроим, и весь Ленинград поднимем!
-
И что, Нина, и что? (все женщины встрепенулись).
И тут, увы, заметили меня — что слушаю это, открыв рот
Ну и —
Тамара! (моей матери),
его-то забери с кухни! - Ну, мать меня и отвела в комнату, и шлепнула слегка. Так я и не услышал окончание этого разговора, да и забыл о нем, кажется, сразу тогда. А потом как-то вспомнил, сначала году этак в 1954 (или 55-м), когда отец однажды, придя со службы, с порога, едва шинель скинув, снял со стены красивый барельеф Сталина (из красного дерева), и кинул его в печку (мать только охнула). Ну и потом они о чем-то говорили, в том числе почему-то и о Николае II тоже — а я тогда вспомнил тот разговор 1947 года. Это ведь впервые было, когда я имя Николая Второго услышал, и узнал, что цари бывают не только в сказках. И — удивительно — это единственные «бабьи сплетни», которые я запомнил из своего раннего детства. А снова вспомнил это все лет десять назад, когда начал всерьез заниматься Царским делом, историей Николая Второго и России времени его правления. .
Вообще-то до недавнего времени я и думал, что это именно «бабьи сплетни» были — но вот около года назад прочитал где-то (жаль сейчас не помню где), что, действительно, вскоре по окончании войны были у Сталина такие планы, и что зачем-то он интересовался захоронением Царской семьи, и что офицеры Кобулова (зам. Берии) ездили в Свердловск, и допрашивали главного убивца Петра Ермакова (это уже из его рассказов 1952 года известно, на встрече со студентами Свердловского Университета), и проводили какие-то раскопки в Коптяковом лесу. Так и неизвестно до сих пор, что это была за история.